Дети войны

Медведникова Влада

Но я видел, я знаю, — так может быть. День за днем я наблюдал, как живет человек, забывший прошлое, забывший меня. Имя осталось с ним и слова родного языка и, быть может, звук моей флейты. Больше ничего.

Прозрачное вино горит в горле, и я говорю:

— Я как Лаэнар.

Кори вскидывается на миг и снова прячет глаза за рыжей завесой волос. Каэрэт дотрагивается до моей руки — хочет то ли поддержать, то ли понять. В этом прикосновении тревога и жалость, и я в ответ сжимаю его ладонь, крепко, — чтобы он позабыл свои мысли, чтобы слышал только меня.

Никто

не должен меня жалеть. Мой личный предвестник — тем более.

— Ты позвал меня, когда я был в лесу, — говорю я Каэрэту. — Почему?

Он отвечает, пожав плечами:

— Ну я подумал — сколько можно пить?

Может быть, в его словах не вся правда, но он не обманывает и почти не шутит. Я отпускаю его руку, залпом допиваю вино. Мысли гаснут на миг, дыхание обжигает легкие.

Кори вновь наполняет стаканы.

Верно. В этом лагере либо работают, либо пьют. Крылатые воины, ждавшие меня здесь, — все равны между собой. Кто мог приказать им тренироваться, оттачивать умения вновь и вновь? Только Аянар, но он ничего не понимает в войне.

Я должен был вернуться, чтобы они вернулись к делу.

— Ты все вспомнишь, — говорит Кори. — Завтра я все сделаю, память начнет пробуждаться. Нужно, чтобы твои личные предвестники были рядом, когда я буду петь.

Каэрэт кивает.

Четверо встанут рядом со мной. Но их не четверо, их семеро, я чувствую это так ясно, — но не даю мысли вырваться, превратиться в слова.

Шелест шагов и шорох ткани возвращают меня в реальность, — я успеваю заметить, как Каэрэт откидывает дверной полог, выходит из шатра.

Обида вспыхивает — детское, неуместное чувство, — и я душу ее. Я не должен сейчас думать о себе. Не должен жалеть, что Каэрэт позвал меня не из-за того, что беспокоился обо мне. Не должен сердиться, что он не остался сейчас, не подумал, что мне нужна поддержка.

Что еще я услышу сегодня? Что бы это ни было, я выслушаю и постараюсь понять.

— Как же это возможно? — спрашиваю я у Кори. — Как могли закрыть часть моей памяти?

— Я не знаю, — отвечает Кори. Его лица почти не видно, пряди падают на лицо, мешаются с огненными тенями. Но мне чудится невеселая улыбка на его губах. — Мне память не закрывали, незачем было, потому что у меня удобный характер.

Я смотрю на Кори и помню: Бета просила не сердиться на него, он в ее сердце, один из самых близких людей. Но Бета плакала из-за него, ее слезы были безудержными и горькими, я не забыл этого и не забуду никогда.

— Такой удобный характер, — говорю я. — Наверное, никого не можешь обидеть?

На мгновение кажется, — его внешность раскалывается, сквозь нее я вижу обнаженную душу. Она взрывается сотнями звезд, каждая хочет докричаться до меня.

Но когда Кори начинает говорить, его голос звучит совсем тихо, теряется среди стонов ветра.

— Пока я был на тайном этаже, — говорит Кори, — я искал Бету… Все время смотрел на наше небо, на звездную сеть. Но когда встретил во сне, не понял сразу, что это на самом деле, и…

Бета права, я не должен

сердиться на него.

— Думаю, я должен еще кое-что рассказать тебе. — Кори теперь говорит твердо, смотрит прямо перед собой. Столько тайн. Я жду, что он скажет. — Наверное, совсем скоро Лаэнара и того полукровку, Эли, вернут в наш мир.

Я закрываю глаза, чтобы не выдать себя. Меня некому поддержать, я должен быть спокоен.

Я отправил Лаэнара с Эли, чтобы Лаэнар жил. Я должен был его убить, я почти убил его, но мне хватило сил отпустить их.

— Зачем? — спрашиваю я.

— Они нужны здесь, — отвечает Кори.

Раз нужны, значит, их возвращают не ради казни.

Я открываю глаза, поднимаю стакан. Вино уже не кажется мне таким жгучим и горьким.

— Могли бы забрать их уже сейчас, — продолжает Кори, — но хотят, чтобы Эли сам захотел вернуться.

Я помню его, полукровку из Рощи, считающего себя нашим врагом. Помню взгляд, серебристый, устремленный и отрешенный одновременно. Помню завороженные шаги по черным плитам и сердце, бьющиеся в одном ритме с душой города.

— Да, — говорю я. — Он не хотел уплывать.

Я смотрю, как тени ползут по столу, как медленно стекает с оплавленного края свечи капля воска, — и не могу промолчать, спрашиваю:

— За это меня судили? За то, что я отпустил их?

Кори качает головой:

— Нет.

Нет. Но за что же?

Я допиваю вино. Свод шатра двоится, плывет надо мной.

Скоро я все вспомню. Узнаю все.

20

Они уже все знали.

«Подожди вместе с остальными», — сказал мне Мельтиар и ушел из лагеря, туда, где его ждали личные предвестники и Кори. Я боялась, что меня начнут расспрашивать, — почему мы не тренируемся, что случилось, куда ушел лидер? — но все уже было известно.

Я села за стол, раскрыла коробку с едой. Вокруг меня тихо переговаривались воины нашего отряда, — все десять звезд собрался здесь, в столовой под открытым небом.

Это место пыталось уподобиться городу. Двумя ровными рядами выстроились стеллажи, между ними — столы и длинные скамейки. Но коробки на полках не были запечатаны, а кое-где и вовсе стояли плетеные тарелки и корзины. Столы были сколочены из распиленных бревен, годовые круги рассекали поверхность, запах свежей древесины еще был ощутим. Но аромат ломтей хлеба, лежавших передо мной, заглушал все, — такой глубокий и сладкий, что казалось, можно насытиться, вдохнув его.

Но я не могла есть. Даже чай пила с трудом, — вкус темных листьев переплетался в нем со вкусом лесных ягод, с днями наших скитаний.

«Не бойся за меня», — сказал Мельтиар, уходя. И я старалась быть спокойной, ждала, пока он вернется или позовет меня.

— Как долго, — сказала Анкэрта.

Она сидела рядом, обхватив ладонями чашку, и словно пыталась разглядеть что-то на дне. Ее темные волосы змеились, стремясь выбраться из-под повязки, но были стянуты крепко. Как и все, Анкэрта собиралась с утра на тренировку.