Детские странствия
Шрифт:
В угол он не ставил - предпочитал провинившихся бить по голове линейкой или кулаком в спину. А щелчки и подзатыльники для лучшего усвоения урока раздавал всем поровну.
Натерпевшись в классе, ребята на переменах накидывались друг на друга, как звери. Раньше я был недрачливым, а, походив в училище, стал первым драчуном в деревне. Доставалось от меня и Степке и Андрюшке. Они не могли со мной справиться - я был сильнее их. А вот Федька-грамотей не уступал мне в силе.
– Ешь больше редьку - побьешь и Федьку!
– смеялся отец.
За обедом отец всегда ел редьку с квасом, водой
«Значит, верно, что от редьки прибывает сила», - решил я и, хотя редька была горькая, стал есть ее наравне с отцом. Видя мое старание, отец однажды сказал:
– Ну, теперь непременно побьешь Федьку.
Уверившись в своих силах, я побежал на улицу и стал задирать Федьку.
Многие ребята нашей деревни знали, для чего я ем редьку, но они не верили, что от редьки сила, и были очень удивлены, когда я сбил Федьку с ног. Ребята решили, что моя победа случайная, и потребовали, чтобы мы с Федькой снова схватились. И я снова сбил его с ног. После этого ребята уверовали в редьку и все стали усиленно поедать ее. Увлечение редькой перекинулось и в другие деревни, из которых ребята ходили в наше училище. В классе все хвалились друг перед другом, кто сколько съел редьки.
Вновь наступила зима, а у меня по-прежнему не было зимней одежды. Деньги за мое пастушество родителям пришлось израсходовать на другие домашние нужды. Правда, отец купил мне старые бахилы, но вместо теплого пальто я получил ношеный и переношенный пиджак старшего брата, который никак не мог служить мне защитой от зимней стужи.
Мать обещала перешить мне свою суконную кафтанушку, но все не находила для этого времени. А морозы не ждали. И я решил, что надо браться за портняжное дело самому.
В одно воскресное утро, прежде чем идти, как положено было ученикам, в церковь, я взял обещанную мне кафтанушку, прихватил ножницы, нитки с иголкой и забрался на печку. Там я быстро перекроил кафтанушку по своему плечу, заметал подрезанные рукава и полы суровой ниткой, оделся и незаметно выскользнул в сени.
На улице бабы внимательно рассматривали меня и спрашивали:
– Кто тебе, доброхот, такую обнову справил?
– Сам перешил!
– с гордостью отвечал я.
– То-то больно хорошо. А мы думали, в город ездил к портному.
В церкви, гордясь своим новым пальто, я встал впереди ребят. Но учитель, увидев меня, оттащил за руку назад:
– Ты чего это таким гороховым чучелом явился? Пошел вон!
Я обрадовался, что можно не стоять в церкви долгую службу, но во мне уже зародилось сомнение в достоинствах моего нового пальто, и это испортило радость. Возвращаясь домой, я оглядывал себя со всех сторон и не мог понять, почему учителю не понравился мой вид: кажется, кафтанушка как раз по росту и рукава обрезаны в меру.
Вернувшись из церкви домой, по принятому обычаю, я громко сказал:
– Бог милости прислал!
Сестра Аня, увидев меня, закричала:
–
Мать всплеснула руками:
– Васенька! Да когда же ты кафтанушку мою так испортил?
Она долго охала и ахала. А отец хвалил меня:
– Может, из парня выйдет толк, не то что из Терехи или Ваньки.
Хорошо зимой, когда есть сапоги и теплая кафтанушка - на большой перемене и в самый лютый мороз не страшно выбежать на двор поиграть. Ребята накатывают снежные шары, один больше другого. Снегу до окон навалило. В него можно нырнуть, как в Онегу, - надо только забраться на крышу.
Эта счастливая мысль приходит мне в голову первому.
Страшновато прыгать с двухэтажного дома, но я уже стою на крыше, и ребята, бросив катать снежные шары, смотрят на меня ожидающе. Зажмурив глаза, я прыгаю, проваливаюсь в снег по плечи и торжествующе оглядываюсь: ну что, думали - побоюсь?
Но на меня уже никто не смотрит: один за другим, отпихивая друг друга от лестницы, ребята лезут на крышу. И я тороплюсь выбраться из глубокого снега, чтобы успеть еще раз прыгнуть.
Сторож уже звонит, кричит, зовет в класс. Напрасны его зовы: одни взбираются по лестнице, другие топчутся на крыше, набираясь духа.
– Ну чего? Струсили!
– кричу я, снова влезая на крышу.
И вдруг раздается угрожающий голос учителя!
– Вот я вас сейчас!
Некоторые прыгают, а некоторые от испуга просто валятся с крыши.
Ничего - снег пухлый, как перина. Скорей бы только выбраться из него и прошмыгнуть в дверь.
В дверях стоит учитель. Попробуй-ка пробежать мимо него без подзатыльника! Как ни пригибайся, но учительский кулак все равно настигнет тебя.
До дверей ребята бегут, а от дверей, получив по загривку, летят в сени кубарем. Только мне одному посчастливилось. Я был последним, промчался быстро, и учитель промахнулся: удар, предназначенный моему затылку, пришелся по косяку двери.
Бывают же такие счастливые случаи!
Постепенно мы привыкли к суровому обращению своего учителя, и он, привыкнув к нам, стал менее суров, бил уже реже и не так сильно; на переменах начал разговаривать с нами, шутить и даже сам подзадоривал борцов и драчунов.
К концу зимы я уже начал вкушать плоды ученья. Счастливые это были минуты, когда вечером мать зажигала лучину и я, усевшись за стол, раскрывал букварь и начинал вслух читать заданный на завтра урок. В избе все затихали, садились на лавки и смотрели на меня с уважением.
Чувствуя устремленные на меня со всех сторон взгляды, я читал все громче и громче. Мне казалось, что чем громче человек читает, тем он грамотнее, и в азарте я переходил на крик. Мать смотрела на меня со счастливой улыбкой, на глазах ее появлялись слезы умиления. Отец, показывая на меня веселыми глазами, говорил Терентию и Ивану:
– Не иначе, как будет Васька псаломщиком. Не чета вам, оболтусам!
Моя сестра, Аня, тоже ходила в школу и училась хорошо, но ее успехов никто не замечал, никого они не радовали - зачем девочке грамота? Все надежды семьи были обращены на меня: вот выучится Васька, и, может, выпадет ему счастье пойти на жалованье. Купим тогда лошадь, корову - заживем!