Детство
Шрифт:
— Глупая, каверзная старуха! — подкусывает соперницу Сара Длинная. — О, наставники святые! Смотри, как разоралась, провалиться ей сквозь землю! Да, сдохнуть тебе, я, и правда, была у почтенной ишан-аим, помогала им по дому. Со всех четырех частей Ташкента собрались там жены больших достойных людей, и простые, бедные-неимущие женщины — тоже. Радение было там, слышишь ты, богоотступница, сгинуть тебе! А на обратном пути на одну только минутку поздравить забежала к подруге. — Обращаясь к собравшимся женщинам, она поясняет: — И свадьба-то была там так себе, скучная. А потом вдруг
— Хмм… — притопнув ногой от досады, хмыкает Сара Короткая. — Блюда-чашки, говоришь, облизывала у ишанши. А почему бы тебе не посидеть дома? Тюбетейки хотя бы шила. Каждый божий день шляешься, шныряешь повсюду! Тебе ли заниматься радениями, неряха, прислуга грязная, сдохнуть тебе!
Сара Длинная орет на весь квартал:
— Самой тебе сдохнуть, вонючка старая!
Женщины, наблюдавшие эту сцену, начинают уговаривать спорящих.
— Как вам не стыдно! Перестаньте, довольно. Хоть слово перемолчите, в соседнем квартале, в Ак-мечети, вас слышно. Перестаньте! — говорит одна из женщин, обращаясь к Саре Длинной.
Но тут очередь перехватывает Сара Короткая, она опять начинает вопить на всю улицу.
— Будет, мама! Опозорили до смерти! — Невестка пытается втащить Сару Короткую во двор.
Но где там сладить невестке! Обе Сары не меньше часа перебраниваются. Так как подобные схватки повторялись изо дня в день, мужья обеих сношенниц не обращают на них внимания. А один из стариков квартала, проходя мимо, смеется:.
— Старух опять блоха за язык укусила!
Бабушка тихонько шепчет матери:
— Недаром говорят: две жены-соперницы и на том свете могут войти в одну дверь рая, а две сношенницы — никогда не смогут войти. Понимаешь, Шаходат?
Сара Короткая и Сара Длинная в конце концов смолкают, наругавшись до устали.
Изо дня в день я хожу в школу. Изо дня в день зубрю азбуку. Однажды учитель вызывает меня, усаживает перед собой.
— Ну-ка читай! Затвердил свой урок?
— Знаю, как свои пять пальцев, господин!
Я бойко прочитываю азбуку, почти не взглядывая на дощечку. Я так заучил ее, что разбуди меня, я со сна могу пересказать ее без запинки.
— Похвально, сын мой! Превосходно! — говорит учитель и чуть приметно улыбается. — Так, так, с азбукой, значит, покончено. Тогда завтра вместе с «Хафтияком» неси сдобных коржей и целковый деньгами, паренек. Понял?
— Хорошо, господин!
Выйдя из школы, я во всю прыть бегу домой. Нигде не задерживаясь, влетаю во двор, рассказываю матери о своей радости.
— А, хорошо, хорошо, — говорит мать, и радуясь, и вздыхая. — Все расходы, расходы… От отца твоего ни вестей нет, ни денег. А на то, что я добываю на тесьме, не знаешь: кормиться или учителю на подношения употребить…
И правда, до сих пор только
— Мама, милая! — упрашиваю я. — Вы обязательно сегодня же должны испечь сдобных коржей. И еще… и еще один рубль денег должны дать.
Не завтра, а через день я отношу учителю завернутые в скатерть коржи и три теньги серебром.
— Похвально! Садись, сын мой, садись. Сдобных коржей принес? О, превосходно! — говорит учитель, пряча деньги в карман.
В это самое время другой ученик входит с узлом завернутых в скатерть сдобных лепёшек, с блюдом горячего плова, тюбетейкой в подарок учителю и с книжкой «Суфи Аллаяр». Он был любимым сыном и баловнем богача.
Учитель был вне себя от радости. Он велел было одному из учеников отнести коржи, лепешки и плов к себе, но тут заявился какой-то его близкий приятель.
— Заходите, заходите! Пожалуйте! — говорит учитель своему другу. — Вас, наверное, теща очень любит, — прошу ко мне плова откушать!
Гость улыбается, благодарит. Оба они поднимаются на балахану.
Повторяется обычная история: учитель скрылся с глаз, и в классе тотчас начинается беспорядок, буйство.
— А ну, выходи ты, ты! Посмотрим, кто сильнее! — приказывает один из наших признанных силачей.
Два статных паренька с только что обозначившимися усиками схватываются и, как петухи, начинают отчаянно трепать друг друга. Борьба разгорается не на шутку. О ужас! Трещит поломанная скамья, табуретка, в кровь расквашены губы, носы!..
На середину выходят все новые и новые смельчаки. Борьба становится все более захватывающей.
Вдруг один толстяк из старших ломающимся басом выкрикивает:
— Стой, стой! Бросайте! Учитель!
Тяжело отдуваясь и шмыгая носами, борцы рассаживаются по местам — у одного лоб разбит, у другого нос в крови.
В классе опять пыль столбом, псе возбуждены и встревожены.
— Да у тебя же лицо в крови, злосчастный! — обращается учитель к одному из учеников. Потом вдруг видит сломанную скамью и у него глаза лезут на лоб. — И скамья сломана? Чье это дело? А ну, выходи на середину?
Багровый от гнева, учитель хватает плеть, идет по рядам учеников и, не разбирая, по чем попало хлещет ребят плетью. От боли одни всхлипывают тихонько, другие, стараясь не подать вида, сидят бледные, третьи в страхе закрывают лицо и глаза руками…
Плеть вдруг с треском обрывается.
— Вот, и плеть истрепалась уже! — отшвырнув рукоятку, говорит учитель и тут же сердито выкрикивает: — Завтра же все несите по одной теньге. Новую купим!
— Слушаем, господин! — отвечают ребята, потирая пылающие от боли плечи, лица.
Учитель садится на свое место. Отдышавшись, приказывает:
— Давайте, продолжайте!
И снова начинается галдеж зубрежки.
Школа кажется адом. Все заучиваемое — пустые слова, только и знаешь твердишь: «Вазава-вазава!» Каждый час, каждую минуту мы с нетерпением ждем слов «Вы свободны!» Выйдя из школы, мы с облегчением вздыхаем и бежим по домам. А перекусив наспех, собираемся на улице.