Девочка летом

Дериглазова Катя

Но у стены никого не было, кроме шумной группы азиатских туристов: они позировали парами, щёлкали малюсенькими «кодаками» и беспрестанно улыбались. Я остановилась. Очень хотелось рассмотреть стену поближе. Маленький китаец в панамке и тёмных очках снял с шеи камеру и сунул мне в руки: сфотографируй нас всех! Алекс недовольно вздохнул. Туристы, смеясь, втянули его за руку в свою композицию, две совсем пожилые бабушки симметрично обняли его за талию: он был вдвое выше, что вызвало у всей группы новые улыбки и веселье. Я дождалась последней вспышки, улыбнулась и помахала туристам рукой. Под несколькими слоями корявых надписей вроде «Новосиб-1996» и «Спартак – чемпион» уже непросто было разглядеть антивоенные рисунки на кафельных плитках: перечёркнутое облако атомного взрыва,

радуга, бабочка, пацифик, строчка из Beatles, яблоко, клубника, домик, Горбачёв и Буш.

– Жаль, меня тут не было! Ты знал, это одна американская художница придумала: каждый, кто был на Арбате в этот день, мог сделать рисунок. Хотя в девять лет я скорее всего собаку бы нарисовала. А ты бы что?

– Да я как не умел рисовать, так и не умею. А уродство плодить не хочу. Сейчас бы написал «Умри во славу Одина!» Маркер же есть, дай? Да не злись, я шучу. Вечно ты шуток не понимаешь. Нравится тебе Москва, не жалеешь уже, что со мной поехала? То-то же. Идём?

У театра Вахтангова худой парень с выразительным лицом громким, перекрывающим шум улицы голосом рассказывал анекдоты на заказ. Зрители подкидывали ему всё новые темы и покатывались от хохота. Деньги и сигареты в обувную коробку сыпали редко, но щедро.

Через несколько шагов кассетный магнитофон гудел что-то заунывно-восточное, а двое ребят с голыми торсами сыпали из мешков битое стекло на расстеленный ковёр.

– Сейчас мы произведём уникальный опыт! Хождение по осколкам! Практика йогов! На ваших глазах! – кричал один.

– При помощи самогипноза и такой-то матери любой зритель, внеся свою скромную лепту в пропитание бродячих артистов, сможет этот опыт повторить! – вторил другой, размешивая осколки ломом.

У стены Цоя клубился неформальный народ. Почти все пили или курили. Или и пили, и курили, и пели одновременно. Цивильная девушка в коротком платье, опасливо озираясь, позировала на фоне стены и удалых киноманов. Пузатый фотограф, согнувшись в три погибели, всё никак не мог поймать в кадр красавицу без чьей-нибудь чумазой рожи на заднем плане. А я думаю, это только добавило бы кадру привлекательности. Ну почему я не взяла свой «Зенит»? Вот бы потом ребятам на тусовке показать Арбат, и стену, и народ!

– Послушаем музыкантов?

– Если это хорошие музыканты.

– Да ладно тебе! – я решительно плюхнула сумку на асфальт и уселась по-турецки. – Дай мне, что ли, сигарету.

– Новая жизнь, новые привычки? – хмыкнул Алекс. – Последняя. Пойду сгоняю за пачкой и пивом, а ты никуда не уходи и будь умницей, я быстро.

Я знаю, моё дерево не проживет и недели.

Я знаю, моё дерево в этом городе обречено,

Но я всё своё время провожу рядом с ним.

Мне все другие дела надоели.

Мне кажется, что это мой дом.

Мне кажется, что это мой друг…

Неожиданно тихо и проникновенно зазвучал голос рядом. Эту вещь Цоя мало кто пел. Я не киноманка, но безумно люблю именно эту вещь – щемящую, грустную, прощальную, про смерть – так мне кажется. Как будто уже тогда он знал. Хотя про каждого смертного можно сказать…

Песня оборвалась гитарным перебором, сама гитара, изрядно потёртая, опустилась сверху прямо мне на колени.

– Привет, дитя цветов! Сыграешь? – Хозяин гитары уселся рядом. Тёмные тонкие волосы по плечи, острый нос, тельняшка. Взрослый, намного старше меня. – Я видел тебя у метро, но ты так сосредоточенно что-то строчила, что я постеснялся сказать, какое ты рыжее солнце. А что там было? Пишешь стихи? Песни? Роман в трёх томах?

– Спасибо за комплимент, но если это подкат, то он обречён на провал, – смущённо улыбнулась я. – Стихи пишу, но плохие. А ещё я тут не одна.

– Да я видел. И этот свирепый металлюга запрещает

тебе разговаривать с незнакомцами? Это правильно, об этом ещё Булгаков писал – «никогда не разговаривай с неизвестным». Но я представлюсь и не буду незнакомцем, с которым страшно разговаривать воспитанным барышням. Зовут меня Додо, можно Михаил, – он протянул руку ладонью вверх.

– Джинни, можно Евгения Николаевна, – поддержала я салонный тон и хотела пожать руку, но Додо поймал её и поднёс к губам.

– Очень приятно.

– А у нас девушкам тоже руку жмут. Если близкие друзья, то потом целуются. Не жать руку – очень невежливо.

– У вас – это где?

– Я не местная. 400 кэмэ к югу.

– А скажи, знают ли у вас, за четырёхсотым кэмэ, что такое Rainbow?

– Вопрос с подвохом? Конечно, знают – это группа Ричи Блэкмора!

– И это правильный ответ, – голосом телеведущего провозгласил Миша-Додо. – Но не единственный. Вот тебе ещё один правильный ответ, – он вынул из рюкзака сложенный вдвое листок. – Держи, последний остался. Рэйнбоу, сударыня, а иначе собрание племён Радуги – это такое волшебное место, где всем рады. Но особенно таким как ты. Вроде хипповского лагеря в лесу. Без алкоголя, без наркотиков. Сигареты можно, – кивнул он на так и не зажжённую Мальборо. – Главный закон – никого не напрягать. И очень желательно молиться о мире. Так что читай, потом мужчину своего бери, детей бери, подруг бери, хлеба бери побольше и мёда! Завидую тебе – первая Радуга светит ярче. В этом году много народу будет, со всей Европы люди приедут. И ехать недалеко, под Питер, трасса – сказка. Да ты прочитаешь потом, там всё подробно рассказано. Ну, бывай, до встречи дома, ещё увидимся!

Он быстро поднялся, бесцеремонно потрепал меня по рыжим космам, закинул гитару за плечо и отошёл к кучке волосатого народа в глубине переулка. Я ошалело прочитала листовку раз, другой, третий.

Мы, братья и сёстры, дети Бога, члены семьи жизни на Земле, друзья природы и всех людей, дети человечества, называющие себя Племенем Семьи Радуги, смиренно приглашаем

Все расы, людей, племена, сообщества, мужчин, женщин, детей, личностей – из любви,

Все нации и национальных лидеров – из уважения,

Все религии и религиозных лидеров – из веры,

Всех политиков – из милосердия, – соединиться вместе с нами на Встрече Племён Радуги, чтобы выразить наше искреннее желание мира на Земле и согласия между всеми людьми.

Я изо всех сил ущипнула себя за руку. Секунду назад я даже представить себе не могла, что есть такое счастливое место. Где все такие как мы. Тут, рядом, в этом мире. Не бессовестные керуаковские битники, не весёлые проказники Кизи, не в книгах, не в кино! Есть, есть люди, у которых «неформальство» не заканчивается волосами на сантиметр длиннее уставных и фенечкой, смело надетой в субботу, пока суровый папаша не видит «бабские бусы на парне, которого вот-вот в армию призовут». Жить в лесу, в индейском типи, молиться о мире. Засыпать под звёздами. Жить в любви, без насилия и страха, жить, заботясь о природе и «не оставляя следов». Целый месяц каждый год. Они есть, живые люди! Пипл! Забылось слабенько написанное сочинение, забылась усталость, хотелось скорее собирать рюкзак – и в дорогу, в дорогу! Керуака, кстати, взять с собой, перечитать. Такая необыкновенная, газированная, щекочущая радость вскипала внутри, как будто мне сообщили, что можно сейчас, не сходя с этого места, провалиться к эльфам в Средиземье.

Рядом уселся Алекс.

– Уф, еле нашёл. Будешь пиво? Сигарету верни, если не куришь. Что это у тебя? Уже рекламы какой-то в руки насовали? Ко мне, прикинь, подходят двое таких страшных, прыщавых: «А вы верите в чистую любовь?» А я им: «Это что ли в душ ходить перед тем как потрахаться?», ахаха…

Я радостно протянула листовку и стала внимательно смотреть в лицо читающего Алекса. Скрестила пальцы: пожалуйста, пожалуйста, давай ты скажешь: «Супер, Женька, поехали хоть завтра». Ну препожалуйста!