Девочка по имени Зверёк
Шрифт:
– Они не запрещены? Остались их книги?
Падре помолчал, затем тихо и печально произнес:
– Запрещены. Приходится рисковать. Книги еще остались, и не только этих авторов. Кстати, именно это и привело меня в Кордову. Это прямая причина, но не официальная. Официально же я здесь – для встречи с представителями нашего ордена по вопросу… А, не все ли равно! Я должен добыть несколько крайне необходимых мне книг и знаю, что найти их можно в еврейском квартале Кордовы. У меня точные данные – и я их найду. – Падре улыбнулся и заговорщически подмигнул: – В еврейском квартале можно раздобыть
– Я пойду с тобой? – Поход в еврейский квартал представлялся теперь Веронике чуть ли не приключением.
– Нет, дружок. Ни в коем случае! – И, увидев на ее лице унылое разочарование, он строго разъяснил: – За теми, кто посещает еврейский квартал, сразу начинают следить – это опасно, дитя мое. Я переоденусь в специально приготовленное для этого случая платье и пройду туда и обратно незамеченным. Одному это сделать легко, вдвоем же мы слишком заметны.
Что ж, проку от нее Учителю, действительно мало, а риск растет. И наверняка он все продумал до мелочей. Даже то – где ей провести время в его отсутствие. Словно услышав ее мысли, падре произнес:
– Я оставлю тебя в церкви Успения Богородицы, тебе там понравится. Мой друг, падре Андреас, присмотрит за тобой.
Они уже подплыли, после некоторого плутания по настоящему лабиринту проток, к небольшому дощатому причалу. Сам город виднелся на некотором возвышении над рекой. Он предстал взору Вероники великолепием белоснежных зданий и показался воистину пленительным!
Они недолго поднимались вверх по извилистым улочкам, петлявшим меж жилых домов, таверн, маленьких церквей. Солнце начинало уже припекать, вливая жаркое марево в узкие проходы улиц и почти безлюдные переулки. Ближе к центру, в ремесленных рядах, было чуть более людно. А основная жизнь кипела в самом сердце города: на площади, где шумно шла торговля зеленью, овощами, рыбой, и у церковных папертей, где толклись нищие и калеки, бесцеремонно хватающие за рукава и подолы всех входящих и выходящих из храма.
– Кордова почти не утеряла своего мавританского обличья, – на ходу прокомментировал падре Бальтазар. – По-прежнему в центре – храм, как раньше – мечеть. Собственно, если уж быть до конца точным, церковь Успения – это и есть бывшая мечеть, а вокруг – торговые кварталы и мастерские ремесленников. И только за ними, до самых городских стен, жилые кварталы. А ты заметила, что улицы расширяются только у городских ворот?
– Да. А почему?
– Чтобы могли пройти вьючные животные, дитя мое, только для этого. Мы воздвигли в этом краю множество христианских церквей, наполнили его монастырями, но, знаешь, арабский дух здесь еще дышит.
Судя по голосу, последняя мысль не причиняла падре ни досады, ни беспокойства. Вероника давно уже привыкла к его высказываниям и откровенным сравнениям разных религий и культур, упоминаниям имен мавританских ученых, привыкла к появляющимся у него на столе странным книгам и рукописям: всей душой падре Бальтазар ушел в науку и внутренне явно отстранился, несмотря на то что был доминиканцем, от какой бы то ни было внешней борьбы. Вероника теперь вполне понимала причину.
Храм Успения Богородицы был огромен. Уж не больше ли севильского?
– А колокольня – бывший минарет! – весело заявила Вероника.
– Не так громко, – нахмурился падре. – Как ты это поняла?
– Легко понять: здесь была, как и в Севилье, мечеть – значит, был и минарет.
– Колокольню могли построить, разрушив минарет полностью, – парировал падре. – Тогда это не бывший минарет, а просто построенная на его месте колокольня.
– Камень тот же, что у самого храма, – не сдавалась Вероника.
– Камень нетрудно подобрать.
– Тогда не знаю. Просто само пришло и все – минарет.
– Просто о многом тебе говорит внутреннее чутье, а не наблюдательность.
«Плохо», – выразительно вздохнула она.
– Разве я сказал, что это плохо? – Падре уловил ее разочарование. – Внутреннее чутье – это великолепно. Мне в свое время его не хватило…
Они прошли через пальмовое патио с фонтанами. Вероника отметила про себя, что здесь было удивительно красиво. И, как видно, те, кто пришел сюда после арабов, тоже это оценили: дворики вокруг храма сохраняли изысканный мавританский облик.
Вероника потянула падре Бальтазара за рукав и тихо удивленно прошептала:
– Отчего мне это так нравится, Учитель? Может быть оттого, что во мне отчасти есть арабская кровь?
Он понял, о чем она говорит, и так же шепотом откликнулся:
– Не только. Что-то в самой глубине твоей души, дружок, явно принимает все мавританское как давно знакомое. И знакомое – не понаслышке.
Она не успела спросить его о чем-то очень важном, как он воскликнул:
– А, вот и падре Андреас!
Навстречу им шел, радостно раскинув руки для братских объятий, низенький веселый толстячок монах с лучезарнейшей улыбкой на устах. Перво наперво он предложил им отобедать с дороги, но падре Бальтазар очень торопился.
– Сначала – дело! Думаю, и она потерпит, – сказал он о Веронике и, хотя его друг был несколько удивлен, добавил лишь: – Пусть пока походит по храму одна.
Одна так одна. Внутри было еще довольно многолюдно, и Вероника решила сначала побродить вокруг храма. Она обошла несколько патио, то удаляясь, то приближаясь к церковным стенам. Вид отовсюду был прекрасен: при переделке мечети строители заложили камнем по-мусульмански многочисленные двери, ведущие внутрь, но основной вид это не портило. Местами сохранились даже украшенные арабесками мраморные плиты и изящные восточные фрески. Жаль, что она не может тут же поделиться впечатлением с Учителем. Впрочем, при всей любви к наукам, его почти не трогали красоты архитектуры.
Вероника подошла к горячей, будто колышущейся в густом полуденном воздухе, стене храма, коснулась-погладила ее ладонью, потом прислонилась к ней спиной и закрыла глаза, вслушиваясь в пространство…
«Ве-ро-ни-ка…»
«Здравствуй, Хранитель! Я тебе рада!»
Легкое касание – словно нежным перышком – по самому кончику ее носа:
«Слушай…»
«Да-да, я слушаю, Хранитель!»
«Кадис…»
«Кадис?»
«Идите в Кадис – вы оба найдете, что ищете. И – не забудь, что увидишь!»