Девочка по имени Зверёк
Шрифт:
В хорошем расположении духа Вероника уже было собралась вернуться в обитель, как вдруг легкий ветерок с реки донес до ее слуха звуки гитары. Это было удивительно, ведь расстояние до противоположного берега казалось изрядным! Вероника даже обратилась, скромно извинившись, к гулявшей по набережной (в сопровождении служанок и дуэньи) почтенной донне в изысканной мантилье. Не слышит ли сеньора… Ах, не слышит… «Простите, я не хотела Вас побеспокоить», – Вероника смущенно отошла. Но она-то сама слышала гитару! И – пошла к мосту через реку, пошла на звук гитарных струн.
На другом берегу, видя, куда она направляется, Веронику
– Видно, у вас, сестра, есть в том районе поистине неотложные дела! Если бы спросили меня, я бы не посоветовал вам появляться в Триане!
Вероника с удивлением и досадой на задержку обернулась:
– О чем вы, сеньор?
– Это небезопасный квартал. Настоящая городская клоака! Вижу, вы не знаете – там живут контрабандисты и проститутки. Да еще там пристанище цыган. У Трианы дурная слава, так что, сестра…
Гитара теперь была слышна отчетливо, и – о, боже! – что это была за игра! Отчаянно-стремительный перебор струн летел то холодно-надменным, то напористо-зажигательным ритмом. Гитара, казалось, и обвиняла кого-то, и рыдала, и смеялась, и дерзко кричала о любви, и – звала, звала, звала… Не говоря больше ни слова, Вероника высвободила у аккуратного господина свой рукав и пошла на этот зов. «Человек, руки которого благословлены таким музыкальным даром, не может быть бандитом!»
Солнце склонялось к закату. Его лучи вызолотили булыжник мостовой, ветхие стены бедных домов, черепицу старых крыш – Триана не казалась опасной. Гитара смолкла, и Вероника остановилась: «Куда теперь? Ну, играй же!» И словно в ответ, уже совсем близко, сначала раздался женский смех, затем – перестук каблуков и звонкие хлопки ладоней и кастаньет, и наконец мучительно-страстно запела гитара. Вероника свернула за угол и замерла, более не решаясь приблизиться. Группа людей (мужчины, женщины, несколько мальчишек) расположилась в тени огромного платана. Большинство, судя по цветастой одежде и обилию самых немыслимых украшений, были цыганами.
Спиной к Веронике, поставив на табурет ногу в разбитом, но, судя по франтовской пряжке, некогда дорогом башмаке, стоял цыган с золотой серьгой в ухе. Он-то и играл на гитаре. Перед ним отплясывали фламенко две женщины в радужно пестрых юбках: одна – молодая девушка, другая – по годам могла бы приходиться ей матерью или старшей сестрой. У обеих на запястьях и голых щиколотках звенели браслеты, а бусы на смуглых шеях поражали своим количеством и пестротой. В вихре танца опасно высоко вздымались юбки, беспечно и призывно взлетали вверх, лихо ударяя в кастаньеты, бронзовые от загара руки. Окружающие вторили в такт пляске, хлопая с азартом в ладоши.
Гитара серебряно заливалась головокружительной мелодией и разве что мертвого не вовлекла бы в этот вдохновенный танец! Нежные одиночные переборы сменялись вольно-романтичным наигрышем, за которым следовали будто страдающие тягучие аккорды, и вдруг мелодия безудержно срывалась и неслась все сметающим бурным потоком! Вероника забыла обо всем на свете. Существовали только эти огненные звуки, только этот пламенный ритм – музыка нескрываемо страстной и непобедимой любви! И эта музыка, слившись с томным закатным солнцем, влилась в сердце Вероники, вплавилась в самую кровь, и от неведомого доселе чувства сбилось дыхание. Она прислонилась к стене – ее заметили.
– Эй, красотка, – обернулся гитарист, –
Его серьга, задорно блеснув на солнце, ослепила Веронику, и она на секунду замешкалась.
– Ну, что же ты, сестренка?! – крикнула ей молодая цыганка. – Иди к нам! Эй, люди, посмотрите-ка на нее. Она мне кого-то напоминает! Верно, и я могла бы быть такой же опрятной и чистенькой, родись я в другом квартале, где-нибудь поближе к собору. А может, мы и были с тобой сестрами? А? Может, это цыгане (она повела рукой в сторону окружающих) меня выкрали и подбросили в Триану! Кто знает, сестренка, кто знает! Да ступай же сюда, мы не кусаемся!
– Я не боюсь. – Вероника тихо приблизилась и, прижав руки к груди, обратилась к гитаристу: – Вы так играли, сеньор! Как хорошо Вы играли!
Тот расхохотался, обнажив белоснежные зубы:
– Я и в прочих отношениях неплох, красотка! Ты не пожалеешь, если останешься со мной здесь. Ты такая глазастенькая и, как видно, шустрая, раз не побоялась перейти реку. Оставайся-ка со мной!
Все добродушно засмеялись, а цыганка постарше ткнула в бок свою товарку:
– Что, Зарема, по вкусу тебе речи этого пройдохи? Помяни мое слово, подружка, намучаешься ты с ним!
– Молчи, старая карга! – живо отозвался «пройдоха». – Еще никто на свете не упрекал меня безнаказанно!
Веронике не хотелось быть причиной их ссоры, и она примирительно пробормотала:
– Впрочем, мне ведь уже пора. Надеюсь, я не сильно побеспокоила вас.
Она хотела уйти, но Зарема подскочила к ней, возбужденно блестя бойкими глазами, и, уперев руки в бока, закричала:
– Видишь, Гонсалес, она отказывается! Ты отказываешься? Ведь ты же отказываешься пойти с моим любовником?!
Вероника поморщилась и отступила: это было уже чересчур. Один из присутствующих попробовал осадить молодую цыганку:
– Не обижай эту девушку, Зарема. Она, как видно, только из монастырских стен и не готова к твоей грубой речи.
– Ах-ах, мы же девушки! – Монисты и браслеты угрожающе звенели у самого лица Вероники. – Как я об этом забыла?! Мы так стыдливы! Ай-я-яй!!! А вдруг тебе понравится, сестренка? Вдруг понравится?! Откуда ты знаешь?
Сердце Вероники заколотилось в неясном чувстве – то ли страха, то ли смущения, то ли… Цыганка напоминала ей кого-то – кого-то неприятно знакомого. Она попятилась, но Зарема и не думала отступать.
– Гонсалес – парень не промах! И красавчик, каких не всякий день сыщешь! Одни глаза чего стоят: пропасть и огонь, а не глаза! Так что иди смелей, пока он зовет, – тебе понравится! Только не обессудь – я за это тебя убью! Как Бог свят, убью!!!
Она выхватила откуда—то из бесчисленных цветастых складок маленький кинжал. Окружающие примолкли и в напряжении ждали развязки. Но тут гитарист отбросил в сторону свой инструмент и перехватил запястье своей неистовой любовницы:
– Я не потерплю, красотка, чтобы кто-то здесь обращался со мной, как с несмысленным мулом! Кто это позволил тебе распоряжаться мною? Что до монашки или кто она там, пусть идет, откуда пришла. Мне нет до нее никакого дела, хотя девчонка недурна! Но у меня нет охоты связываться со Святой палатой. Твоя ревность, Зарема, сводит меня с ума, и я, пожалуй, покончу с тобой где-нибудь подальше от Севильи, чтобы ты своими воплями больше никогда не беспокоила ни меня, ни городскую полицию!