Девочка по имени Зверёк
Шрифт:
– Ты умеешь плавать, Вероника?
– Нет.
– Но ты не боишься?
Она отрицательно помотала головой, продолжая радостно улыбаться.
– Платье теперь придется сушить, – бесстрастно заметил падре, – завернись пока в мой плащ.
Вероника выбралась на берег, и платье сразу неприятно прилипло к телу, захлопало по ногам отяжелевшим подолом.
– Бог мой, как ты худа! – воскликнул падре. – Ты часто бываешь голодна?
– Всегда, – пожала плечами Вероника и без паузы спросила: – А можно мне еще искупаться?
Теперь пожал плечами падре:
– Как знаешь. Мне это никогда не
Она стала срывать с себя тугое мокрое платье, и падре отвернулся.
Купаться раздетой оказалось просто восхитительно! Вода нежно обтекала тело, даря новые силы, ласкала утомленную жарой и пылью кожу. Сразу и без труда у Вероники получилось задерживать дыхание, и она без опасений улеглась на воду вниз лицом и, закрыв глаза, легко представила, что летит над морем, над берегом, над Кадисом, над Испанией – свободная от тревог и сомнений. Ощущения были по-родному знакомыми…
«Кадис. Хранитель сказал – Кадис: вы оба найдете там то, что ищете», – помнила Вероника. Но думала она теперь только о море. Падре так же, как и в Кордове, оставил ее в городском соборе. Но красив был собор или нет – Вероника не разобрала. Она томилась в его гулкой тишине и вязкой духоте, ерзала на скамье и все оглядывалась в ожидании падре на распахнутую, залитую солнцем дверь. Наконец силы покинули ее, и Вероника задремала, уронив голову на спинку передней скамьи и подложив локоть под щеку…
…Во сне, гулком и вязком, как воздух соборного нефа, она слышала плеск воды – мощный, громкий. И – корабль! Большой и красивый! Он то взмывал на волне вверх, то неспешно устремлялся вниз. Свист ветра и хлопанье парусов мешали расслышать чей-то до боли знакомый голос…
Вероника проснулась, как от толчка в плечо. Очень болела голова, ломило в затылке. «Надо выйти наружу», – подумала она, а на улице, поддавшись внезапному порыву, направилась к морю. Ноги уверенно несли ее вперед и вперед, мимо церквей, мимо покрытых белым налетом соли домов, мимо торговых рядов на площади. И только попав из нешумных городских переулков в грязный портовый квартал, она остановилась. Вокруг сновали торговки рыбой, ма льчишки-носильщики с переброшенными через спины постромками огромных корзин громко зазывали клиентов, нахваливая каждый свое умение и честность, небольшими группами слонялись сошедшие на берег моряки в лихо заломленных шляпах. То там, то сям мелькали дорогие плащи с торчащими из-под них шпагами: у знатных сеньоров тоже были дела в порту.
«Зачем я здесь?.. Ах, да… море… Надо подойти поближе к воде, там прохладнее». Вероника побрела к причалу, прямо к синеющей впереди кромке воды. Там, у причала, еле заметно покачиваясь на небольшой волне, был пришвартован красавец парусник – заграничное торговое судно. Она подняла глаза вверх, рассматривая высокие мачты и просоленные паруса… и вдруг заметила, что стоящий у борта человек разглядывает ее. Высокий, русоволосый, сероглазый, по облику – северянин, моряк был похож на… Да нет же, это и был он сам, Вероника не могла ошибиться! Ноги задрожали, радостно заколотилось сердце – она приблизилась к борту и не помня себя крикнула:
– Ольвин! Ольвин, наконец-то! Я так тебя ждала!
И она протянула к нему обе руки. Как завороженный,
– Я забыла… то есть я не знаю этого языка. Но ты же узнал меня, правда?
Он еще что-то произнес и улыбнулся. В этот момент к нему подошел приятель и заговорщицки толкнул его в плечо, поцокал языком и засмеялся, бесцеремонно уставившись на Веронику. Веронике это не понравилось, и она смутилась, не зная, что делать дальше. Двое мужчин на борту переговаривались; при этом Ольвин (она же узнала его!) недовольно морщился, а дружок фамильярно трепал его по плечу и насмешливо скалился, а потом сделал Веронике приглашающий жест. Она посмотрела на Ольвина:
– Что мне делать?
Он тоже махнул ей рукой. Правда, смотрел не так, как приятель, а печально-задумчиво и почти ласково.
– Я не могу, Ольвин, не могу: здесь Учитель и мои родные. Я не могу уйти, не сказав им ничего.
Ее вдруг осенило, что неизбежно их расставание – вот так сразу, после короткой встречи, подаренной судьбой. Меж тем капитан корабля отдал приказ – матросы забегали, подбирая канаты и ставя паруса, загрохотала якорная цепь. Вероника испуганно поняла, что Ольвин уплывет прямо сейчас! Стоящему у борта северянину тоже было явно не по себе: он все разглядывал ее обескураженно-печально. Потом, в безотчетном порыве, снял с шеи какой-то медальон и сделал ей легко читаемый жест – лови! Она подхватила падающий прямо в руки предмет, зажала в кулаке, не рассматривая, и одними губами прошептала:
– Спасибо.
Корабль уже отплывал, и Вероника медленно пошла вслед за ним по причалу. В последней надежде она крикнула Ольвину:
– Ты приплывешь еще? Ты ведь приплывешь и найдешь меня в Севилье?!
И он вдруг уверенно и твердо кивнул головой!
Она постояла еще немного на причале, провожая взглядом удаляющееся судно. Затем разжала кулак и рассмотрела подарок. Медальон оказался древней монетой с пробитым у самого края отверстием, через которое был продет обычный кожаный шнурок. На потемневшем от времени серебре еще просматривалось довольно ясное, хотя и изрядно потертое изображение: лик какого-то языческого божества или царя, а вкруг него – похожие на отпечатки птичьих лап то ли знаки, то ли буквы. Вероника с удовольствием повесила монету-медальон себе на шею и улыбнулась: Ольвин вернется и отыщет ее. Иначе и быть не может.
– Я нашел все, что хотел: пропавший в Кордове человек нашелся здесь, в Кадисе. Это кажется невероятным! Ты пожимаешь плечами? Понимаю, ты не удивлена, и мне по душе твоя невозмутимость. – Глаза падре сияли. – Конечно, мне пришлось опять переодеваться, идти в еврейскую общину, да и денег заплатить тоже пришлось, но – вот результат: теперь эта книга моя!
Он просто светился счастьем и не замечал, что с Вероникой произошли некоторые перемены, и ей тоже есть о чем рассказать! И она решила – потом, она все расскажет ему как-нибудь потом.