Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера
Шрифт:
– Чего тебе снова?
– спрашивает он.
И я удивляюсь:
– Откуда ты знаешь, что это именно я?
– Просто, кроме тебя, меня больше некому донимать, - ворчит он в своей привычной манере. А потом все-таки добавляет: -А еще ты пользуешься одними и теми же духами. Итак, чего тебе надо?
– Помочь, как я и сказала.
– Мыть меня станешь?
– кривит он губы в насмешке.
– Если ты хочешь.
Я почти замираю в ожидании его ответа, однако Юлиан припечатывает:
– Как-нибудь обойдусь.
– Не обойдешься, - приходится
– По крайней мере, первое время. Если не хочешь моей помощи, тогда Адриан наймет кого-то другого. Ты этого хочешь?
– Хочу. Пусть нанимает. Все лучше, чем твое присутствие...
– Не будь дураком!
– не выдерживаю я.
– Я хочу быть рядом... хочу тебе помогать.
Почему ты меня отталкиваешь? Казнишь из-за всей ситуации с Карлом? Так я и сама себя казню ежечасно.
– И почти с криком: - Думаешь, тебе одному плохо?
Потом подхожу и кладу ладонь Юлиана на ближайшую бутылочку с шампунью.
– Это шампунь, - объясняю ему другим, более уравновешенным голосом.
– У нее круглая крышечка... Я подумала, так тебе будет лучше разобраться.
– Перекладываю его ладонь на другую бутылочку: - Это гель для душа. У него крышечка овальная... Чувствуешь разницу?
Юлиан молчит, словно воды в рот набрал, но по крайне мере не гонит, как обычно.
– Губка вот здесь, справа.
– Мне нужно побриться.
– Эти простые слова, первые нормальные слова после случившегося, даже дезориентируют меня. Не ожидала, что он так быстро смягчится... Если это вообще то, что я думаю.
– Я бы могла... тебя побрить.
– Ты даже ноги не можешь побрить без порезов, - насмешничает он.
– Добить меня хочешь?
– Ты пока не умираешь.
– А кажется иначе.
– Не преувеличивай.
После этого притаскиваю из комнаты стул и устанавливаю его перед зеркалом. Как будто бы Юлиан может себя видеть... И приступаю к делу: размазываю по Юлианову лицу пенку для бритья и начинаю сбривать порядком отросшую щетину.
– Ты похож на Николауса, очень хмурого, злого Николауса, - пеняю ему в надежде развеселить. Вот только он никак не реагирует: сидит, не шелохнувшись, словно обратился в камень, кажется дышит и то через раз.
Хочется поцеловать его в губы, снять это жуткое проклятие, обратившее его сердце в камень, а глаза - в незрячую пустоту. Ах, будь это сказкой, я так бы и поступила!
– Готово.
Юлиан проводит ладонью по лицу:
– И ни одного пореза, - констатирует он вроде как с насмешкой.
– Чудеса, да и только.
– Вот, - отзываюсь на это.
– А ты говорил, чудес не бывает.
Он хмуро молчит, демонстрируя видимое презрение: вроде как на такой бред и отвечать нет смысла.
Сноб. Самый настоящий сноб!
Демонстрация снобизма сопровождается раздеванием - хочет сказать, ему наплевать на мое присутствие - и погружением в воду...
– Так мне потереть тебе спинку?
– Подашь полотенце, когда я закончу.
Ну что ж, сама напросилась: хотела помогать, вот и помогай. Похоже, у Юлиана новая тактика
Сижу на стуле битый час кряду, пока этот засранец подливает и подливает горячей воды в ванну... Кто вообще способен лежать в таком кипятке?
Уже собираюсь было пойти проверить Ангелику, когда Юлиан-таки начинает тереть себя мочалкой. С таким остервенением, словно собирается содрать себе кожу... На это даже смотреть страшно.
– С тобой все в порядке?
– робко интересуюсь я, и получаю заслуженное:
– А ты как думаешь?
– Он даже оборачивается в мою сторону.
– Я слеп, словно новорожденный котенок, и, черт возьми, даже не знаю, изменится ли это когда-нибудь.
– Нужно верить в лучшее.
– Только не надо вот этого, ладно?
– Он замолкает, крепко сцепив зубы и тыча в меня указательным пальцем.
– Лучше подай полотенце.
– Я подаю.
– А теперь уходи, - велит мне командирским голосом.
– Считай, твоя миссия окончена.
Только она не окончена, и мы оба это знаем. Просто кто-то не собирается давать мне ни единого шанса, ни мне, ни кому-либо другому...
Две последующие недели Юлиана на осмотр в больницу возит Глория - только не я. Не потому, что я не хочу этого - хочу, просто стоило только мне заикнуться о возможном извозе, как этот упрямец, буквально брызжа слюной, начал кричать, что никуда со мной не поедет.
– Только не Катастрофа, - буквально взвился он на дыбы.
– Только не она. С ней я скорее всего попаду в аварию и останусь и вовсе без рук, ног и других важных органов в придачу.
– И с особым сарказмом: - Нет уж, увольте меня от подобного «счастья»!
Этим же утром он и вовсе отказывается от чьей-либо помощи... Велит бабушке оставаться дома.
Мы с Глорией в недоумении переглядываемся, и я спрашиваю:
– С кем же тогда ты готов ехать?
Так и хочется треснуть упрямца по его неугомонной макушке...
– Ни с одним из вас, - отвечает бесстрастным голосом.
– Обойдусь без сопровождающих.
– И как бы с насмешкой над самим собой: - Если уж мне суждено быть слепым до конца моих дней, так стоит привыкать обходиться своими силами.
Мы снова молча переглядываемся. Хорошо, что Юлиан этого не видит.
– Это как же?
– озвучивает всеобщее недоумение Шарлотта.
– Ты ведь ничего не видишь. Не глупи: пусть хотя бы Эмили тебя отвезет.
– Я сказал, нет, - припечатывает тот.
– Поеду сам. На автобусе.
И он, действительно, это делает: выходит за дверь и направляется в сторону автобусной остановки.
Не знаю, каким образом он все это спланировал (должно быть, заранее высчитал количество шагов до ближайшей остановки, каким-то образом узнал нужное расписание), только двигается он довольно споро. Его палка стучит по асфальту: стук, стук, стук. Подобно моему собственному сердцу. Ведь видеть Юлиана таким вот беспомощным - это все равно, что медленно умирать. Умирать с одной мыслью в голове.