Девять писем об отце
Шрифт:
Ему надо было найти Володю. И почему он опаздывает?
– Мы чего-то ждем? – поинтересовалась Валя, и в этот момент Исай заметил Володю, выходившего из Дворца.
– Уже нет, – ответил он.
Тем временем Володя уже подходил к ним:
– Ну где вы болтаетесь? Я вас жду уже полчаса.
– Ты тоже в парк, что ли, собрался? – поинтересовалась Валя, окинув невысокого Володю насмешливым взглядом и многозначительно остановив его на гитаре.
– А что? Сегодня туда пускают только по удостоверению из Дворца пионеров? – не растерялся Володя.
– Хм, – усмехнулась Валя. – Я вижу, вы серьезно подготовились. Ну
Теперь за Валей шагали уже двое молодых людей с гитарами. Оба старались не смотреть на ее уверенную (если не сказать самоуверенную) походку. Тем не менее, неравнодушный взгляд, как магнитом, притягивало к Валиным упругим голеням и к юбке, колыхавшейся в такт ее шагам.
Исай приступил к занятиям в хоре с понедельника, однако все пошло не совсем так, как он ожидал. Во-первых, репертуар, исполняемый хором, был скучноват. Во-вторых (а может, и во-первых), Валя так и не сказала, понравилось ли ей их выступление. Все, что друзья услышали от нее в тот день, – это то, что не их первых она прослушивает и не их последних, что поют они недурно, но репертуар никуда не годится, и вообще ей надо подумать. А в-третьих (и это было самое обидное), Валя с тех пор ни разу не проявила к Исаю интереса. Он был на полголовы выше своих сверстников, и потому его сразу определили стоять рядом с Валей. Но даже это не помогало – Валя пела, не обращая на него никакого внимания, а после занятий уходила в сопровождении подруг или других ребят.
После месяца таких занятий интерес к ним Исая начал угасать. Весь ноябрь он ходил на секцию, думая лишь о том, под каким видом перестать это делать. Просто взять и больше не приходить? Исключено: неудобно перед их руководителем Юрием Ильичом, и вообще глупо: зачем тогда записывался? Но были у его колебаний и более существенные причины, в которых не так-то легко было себе признаться: обида, ущемленное самолюбие и ревность, и их обратная сторона – странная зависимость от Валиного присутствия и тот особый вид злости, что заставляет говорить «ах, так!» и, преодолевая все, идти вперед до победного.
Вскоре Исай действительно стал любимым учеником у Юрия Ильича. Ему давали исполнять сольные партии чаще других, его прочили на место старосты хора и на роль главного организатора итогового мероприятия в конце учебного года и даже поручили разработать часть сценария для постановки. А Валя по-прежнему не обращала внимания на его старания и достижения.
Шел декабрь месяц, приближались новогодние каникулы. Снег не таял с конца ноября, и казалось, что зима царствует уже давным-давно. Репетиции с Володей стали реже. Анна Карповна, их классный руководитель, организовала литературный кружок, в который Исай сразу же записался. Чтение книг, особенно стихов, и занятия в литературном кружке настолько его увлекли, что походы во Дворец пионеров вдруг отступили на второй план.
И тогда он решился. Поговорить с Валей, спросить ее напрямик, кого она рассматривает в качестве замены себе, и, вообще, для чего был весь этот цирк с прослушиванием. А, может быть, и озвучить свое решение уйти из Дворца пионеров.
Ресницы опустились, дрогнули и вновь взлетели:
– Юрий Ильич мне сказал, что назначит тебя старостой с Нового года.
– Так, – Исай помолчал, раздумывая, как реагировать. – Ну что ж, это кое-что меняет. Но… Есть еще одна вещь…
Ресницы
– Мне важно знать, хочешь ли ты, чтобы я был старостой.
– Слушай, Шейнис, разве это имеет значение?
– Для меня – да.
Лукавый огонек вновь блеснул из-под ресниц:
– А может, я еще не решила?
– Ну, знаешь… Если ты до сих пор не решила, то уже и не решишь никогда.
– Почему же? Мне, может, совсем чуточку не хватает, чтоб определиться.
– И чего же тебе не хватает?
– М-м-м… – лукавые глаза неотрывно и испытующе смотрели на Исая, – еще одного прослушивания.
Исай даже руками всплеснул.
– Ты, видимо, издеваешься, – рассмеялся он.
– Ну почему сразу издеваюсь? Я тебе честно говорю: хочу еще раз послушать, как ты поешь.
– Валь, это все очень здорово, но только Володька меня не поймет. Он уже столько раз мне припомнил этот наш концерт в парке. Ты ведь молчишь третий месяц, и мне нечего ему сказать. Будем мы выступать в конце года или нет?
– А я Володьку и не приглашаю. Только тебя.
– Выступать? – не понял Исай.
– Да нет, в парк.
– В смысле, на прослушивание?
– На него, – засмеялась Валя.
– Так ведь зима же, мороз…
Вместо ответа Валя расхохоталась.
– Ну, заешь ли! Тогда тебе мешал дождь, теперь – мороз. Шейнис, ты что, в Африке родился – погоды боишься? Ты лучше скажи – ты идешь со мной в парк или нет?
– Когда?
– Сейчас, – парировала Валя в своей характерной манере и, перестав смеяться, с вызовом посмотрела на Исая.
– Ну что ж, пойдем, – ответил он, с неожиданным азартом принимая ее игру.
Белые аллеи, сиреневый отсвет нетронутого снега на обочинах и на ветках деревьев – таким запомнился Исаю городской парк из той далекой зимы. Он смотрел на снег и думал о мае, о том, как вот эти заснеженные кусты через несколько месяцев зацветут настоящей сиренью… Были и другие зимы, похожие на эту, а потом и друг на друга, но уже не скрипел снег под ногами так задорно, уже не отливал сиреневым столь явственно. И этот запах морозного дня – он остался ярким чувственным воспоминанием, наполненным томлением ушедшей юности.
Как оказалось, она много читала, любила стихи Блока и одиночество, и когда вокруг не было посторонних зрителей и слушателей, темп ее речи менялся, и она говорила не торопясь, даже слегка нараспев. Она трогательно взмахивала пушистыми, с белым налетом инея, ресницами и теребила шарф или полу пальто, когда волновалась. Иногда с ней случались приступы неудержимого веселья, и тогда она втихаря вдруг набирала полную пригоршню снега, запускала ею в Исая и, хохоча, убегала. Он, разумеется, всегда догонял ее, но, не умея отомстить баловнице, останавливался в полушаге, а она падала в снег и хохотала. Тем самым шалость ее всегда оставалась безнаказанной. Ее огненные волосы разлетались во все стороны, и казалось, что вот сейчас снег под ними начнет таять. Валя закрывала глаза или жмурилась, и нос ее смешно морщился, а румяные от бега и веселья щеки удивительно гармонировали с горящими рыжим огнем волосами. В такие минуты Исай не знал, что ему делать: смущено улыбаясь, он стоял и смотрел на лежавшую на снегу Валю, но чувствовал побежденной не ее, а себя.