Девять писем об отце
Шрифт:
Потом, вспоминая свои ощущения в этот траурный день, он охарактеризовал бы их как растерянность. Все вокруг говорили: «Как же мы теперь будем жить? Что же теперь будет?» И правда, вождь неотлучно сопровождал их все детство, и его незримое присутствие сделало свое дело: к нему настолько привыкли, что представить жизнь без него было трудно. С другой стороны, а что может измениться, – думал Исай. Дом? Мама? – Ничего, пожалуй, не изменится. Школа? – Как учились, так и будут учиться. Дворец пионеров? – А что с ним сделается? Валя? – Трудно сказать, они никогда не говорили с ней о Вожде… И тут Исаю страшно захотелось прямо сейчас ее увидеть. А вдруг именно с этой стороны его ждет подвох? Это
На каждом уроке говорили о тяжести утраты, постигшей страну, организовывали минуту молчания, растянутую на полурока, и под конец дня Исай настолько проникся скорбной торжественностью события, что действительно уверовал, что в жизни советского народа, а значит, и в его жизни, что-то безвозвратно потеряно. На классном часу путем голосования решили, что на похороны Сталина в Москву поедет делегация из двух самых достойных учеников девятого класса – Исая Шейниса и Владислава Гавриловского. Выезжать предполагалось завтра.
Однако Исай не мог не заметить и то, что выбивалось из общей картины всенародной скорби. Помнится, его удивило, что их классная руководительница Анна Карповна вовсе не плакала, как большинство учителей. Ее лицо было неприступно, и невозможно было понять, какие чувства были погребены под этой каменной маской. Только спустя многие годы, узнав ее историю, Исай понял, какие эмоции могла в тот день скрывать их классная руководительница: до войны она преподавала на Филологическом факультете Московского Университета, в тридцать девятом ее муж был арестован и расстрелян, а она, как жена «врага народа», была навсегда выслана из столицы.
Уже позже, когда Исай начал кое-что понимать, в его памяти всплыли и некоторые моменты из жизни их литературного кружка, которым раньше он не придавал особого значения. Например, как старательно избегала их учительница обсуждения программной советской литературы, как, кажется, ни разу не произнесла она вслух имя Сталина, как уходила от любых политических обсуждений и классовых разборов дореволюционных произведений. Вместо революционной литературы они читали Ефремова, вместо позднего Маяковского – раннего Блока и других поэтов Серебряного века. Позже, уже будучи студентом Пединститута, он не переставал удивлять своих однокурсников знанием поэзии Серебряного Века: Исай наизусть знал стихи поэтов, имен которых даже не слышали многие из его однокурсников. Безусловно, все это было следствием уникального преподавания Анны Карповны.
Говорили, что как-то раз ей поставили на вид, что, мол, она мало внимания уделяет идеологической составляющей и, в частности, роли Сталина, на что она ответила, что является всего лишь скромным учителем литературы и не имеет права судить о столь возвышенных материях, посему и преподает детям лишь свой предмет. Видимо, тот, кому был адресован ее ответ, не смог или не пожелал распознать в нем сарказма. Вот и слава Богу: и не за такое пропадали люди.
Потом, когда уже разрешили «выяснять», выяснилась заодно и подоплека других деталей, недооцененных или вовсе пропущенных Исаем в свое время. А именно, почему сам Исай не узнал о смерти вождя в тот же день (Штерна Давыдовна была дружна с семьей, безжалостно прореженной служителями режима), почему, наконец, первые слова Вали, обращенные к Исаю в тот день, были о том, что «Сегодня клуб закрыли, жаль», и только в ответ на удивленно поползшие вверх брови Исая Валя опустила глаза и проникновенно сказала «Соболезную» (Валя, как потом выяснилось, уже тогда общалась с разными людьми и многое понимала лучше его).
Итак, на следующий день Исай и Влад направились в Москву: в то время ежедневно ходил пассажирский поезд Калуга – Москва, в 24.00 – отправление, в 6.00 – прибытие в столицу. Разочарование ждало их еще
А потом продолжилась обычная жизнь, всенародное горе как-то быстро утихло, и только учебники еще какое-то время напоминали о Вожде…
Когда народу вновь разрешили веселиться и клуб открылся, Валя не захотела идти на танцы без Исая. Возможно, таинственные поклонники не повторили своего приглашения. Так или иначе, дальше увиливать было невозможно, да и ни к чему. Поэтому Исай втихаря разучивал танцевальные приемы. В конце концов, заручившись согласием матери, он отправился с Валей в клуб.
Они много танцевали в тот вечер, как вместе, так и порознь. Исай был высоким, черноглазым и, видимо, уже и в ту пору привлекательным молодым человеком, и потому отсиживаться на «скамейке запасных» ему не пришлось. Тем не менее, даже танцуя с другими девушками, он не выпускал Валю из виду.
Валя, тем временем, блистала. Похоже, ее давно ждали на этом «балу», и отбоя от приглашений в этот вечер у нее не было. Так совпало, что Исай читал сейчас Льва Толстого, и образы балов с участием Наташи Ростовой и Анны Карениной попеременно сменяли друг друга в его возбужденном воображении. Валя казалась ему то наивной девочкой, то светской львицей. Однако кем бы она ни была, ревность не позволяла ему любоваться ею беспристрастно. Он с трудом переживал каждый танец, отданный не ему, даже если он сам в это время танцевал с другой.
Когда они, наконец, выбрались на свежий воздух, Исай испытал настоящее облегчение. Валя была возбуждена, щеки ее пылали, волосы разметались по плечам.
– Тебе понравилось? – спросила она.
«Мне понравилась ты», – хотел ответить Исай, глядя в ее блестящие глаза. Но вместо этого он только улыбнулся.
– Какой же ты скучный, Шейнис, – кокетливо поморщилась Валя и вдруг (это «вдруг» было весьма в ее стиле) сделала вид, что запятнала Исая, и со словами «ты водишь» бросилась убегать. Она свернула с центральной улицы в какой-то переулок, где не было фонарей, где они бежали почти в полной темноте, не замечая кочек и хлюпающих островков талого снега под ногами. Наконец Исай догнал Валю и, схватив ее за руку, остановил. Ее грудь вздымалась под расстегнутым пальто. Наверное, будь это зима, Валя бы упала в снег, делая вид, что сдается на милость победителя. Но стояла весна, и зимние уловки больше не работали. Исай тяжело дышал и продолжал держать Валю за руки. Он не знал, что делать с остановившимся мгновением. Не знала, видимо, и Валя.
В тусклом просвете между покосившимися домами виднелись два силуэта: один – высокий, худой, неловко склонившийся вперед, другой – поменьше, в коротком пальтишке и без шапки, весь как будто стремящийся вверх. Они стояли друг напротив друга, с обнажившимися шеями, все еще держась за руки.
Наконец, Валя сделала попытку забрать свою руку.
– Не отнимай, – прошептал Исай и еще больше подался вперед.
Но то ли он прошептал чересчур тихо, то ли вообще ничего не произнес, а только лишь подумал, но Валя не выполнила его просьбу. Она медленно забрала свою руку и как-то сразу сникла. Только теперь Исай понял, что до этого она стояла на носочках. Ночь немедленно навалилась на них и холодным ветром погнала прочь из переулка. Теперь они шли на некотором расстоянии друг от друга, втягивая головы в плечи и пытаясь обходить (откуда только взявшиеся) лужи с плавающими в них комьями талого снега. Говорить им ни о чем не хотелось, а хотелось снова оказаться лицом к лицу и держаться за руки, но упущенное мгновение, увы, было не вернуть…