Девять писем об отце
Шрифт:
Порой ему хотелось спросить ее про то – первое – прослушивание. Понравилось ли ей, как они пели с Володей? Потому что во второй раз они проболтали всю прогулку, и спеть ему так ничего и не пришлось. Быть может, и первое приглашение имело иную цель?..
Вскоре их прогулки стали ежедневными. После занятий во Дворце, а иногда и сразу после школы, они шли в парк. Нередко они встречали там одноклассников или приятелей. Разумеется, без сплетен тут обойтись не могло. В то время еще никто из Исаевых сверстников с девочками не встречался, и не удивительно, что он стал предметом всеобщего внимания. Приятели пытались выяснить у Исая, что да как, но он уходил от подобных разговоров, и даже Володе отвечал сухо, что, мол, «мы дружим, обсуждаем
Валя тем временем раскрывалась с новой, удивительной стороны. Не осталось и следа той ершистости, что все время казалась ему чуть ли не главной ее чертой. Это была тонкая, глубокая, трепетная натура. Она много читала, любила Пушкина, Лермонтова, Маяковского. А о Блоке вообще могла говорить бесконечно.
– Девушка пела в церковном хоре… – читал он ей стихи, и ему представлялось, что они написаны про нее, про девочку Валю, поющую пускай и не в церковном, но в самом что ни на есть хоре.
Иногда Валя брала с собой какую-нибудь книжку и с увлечением зачитывала из нее особо полюбившиеся отрывки. Ей, видимо, нравилось, как Исай слушал ее: неподвижно, не отводя взгляда большущих черных глаз. Этот взгляд вызывал легкий, щекочущий жар на ее лице, заставляя ее щеки рдеть ярче снегирей, облепивших соседний куст. Иногда Валя внезапно поворачивалась к Исаю, и тогда ей удавалось поймать его взгляд до того, как он успевал погасить в нем восхищение. Не зная, что делать с этим дальше, она немедленно вскакивала и запускала в своего спутника снежком. Он смеялся, смешно прикрываясь руками, и втягивал голову, а она скакала вокруг, норовя попасть в беззащитный участок его шеи, неприкрытый шарфом.
На самом деле, в его взгляде таилось не только восхищение, но и ревность: мысль, что кто-то другой может смотреть на нее точно так же, что она вздумает разделить с кем-то другим свою любовь к стихам и к поэтам, пронзала Исая острым клинком ревности, как будто он сам был одним из тех поэтов, что так любила и почитала Валя.
Вторым и более материальным поводом для ревности было то, что иногда Валя по-прежнему приходила во Дворец пионеров или уходила из него с кем-то из приятелей. Попытки Исая выяснять, что этим ребятам было от нее нужно, заканчивались одним и тем же – она отвечала с вызовом в голосе и во взгляде: «Слушай, имей совесть, я и так почти все время с тобой». В такие вечера он не мог ничем заниматься, и чтобы хоть как-то скоротать время и отвлечься, брал в руки гитару и что-нибудь подбирал, либо погружался в чтение книг.
Были и любимые моменты – когда вечерами они ходили на каток. Над залитой гладким льдом площадкой включали многочисленные фонари. Играл вальс, и лед, переливающийся отраженными огнями, был похож на перевернутое сказочное небо. Ритмичный скрип коньков под музыкальное сопровождение завораживал его. И главное, здесь можно было держать друг друга за руки. Оба были в рукавицах, но даже сквозь них он чувствовал Валину теплую ладонь, и сердце его стучало так неистово, что другой рукой хотелось придержать его и сказать: «не сходи с ума, она только потому держит меня за руку, что боится поскользнуться». Но сердце не верило – оно жило собственной жизнью и питалось упованиями.
Однако стоило ребятам сойти с катка, как их руки, словно по команде, размыкались, и каждый шел сам по себе, высоко задирая колени, дабы не увязнуть в снегу. И каждый раз Исай мучительно пытался изобрести что-нибудь такое, что могло бы задержать ее руку в его, и не мог ничего придумать, кроме как просто сжать ее ладонь и не дать ей отнять ее у себя. Однако исполнить задуманное он никак не решался, и потому каждый раз ее рука беспрепятственно выскальзывала из его ладони.
В феврале одноклассники Исая стали частенько захаживать в клуб
Однако главной причиной была все та же ревность. Каток – это было место для прогулок и физических упражнений, где никто не мог претендовать на Валино внимание. Туда они с Валей вместе приходили, вместе катались и вместе уходили. Совсем иначе дело обстояло с клубом. Танцы явно предназначались для знакомств и ухаживаний. Каждый мог пригласить кого угодно, и девушки, особенно привлекательные, за вечер успевали перетанцевать чуть ли не со всеми молодыми людьми. Однако старшеклассники занимали чаще всего последнее место в списке их интересов, а то и вовсе в этот список не попадали, уступая первенство более привлекательным персонажам. В общем, Исай в своем воображении видел себя стоящим у стены или сидящим сбоку на «скамейке запасных», пока Валю наперебой приглашают другие. И кто знает… Среди «других» всегда могли найтись персонажи разбитные, со спортивным телосложением и богатым опытом ухаживаний, которым Лермонтов с Блоком не могли бы составить конкуренцию.
Валя первая заговорила с ним о клубе. Исай высказал свое недовольство, чем немало ее разочаровал. «Почему?» – спросила она.
…Спустя несколько лет на этот вопрос Исай, конечно, ответил бы совсем, совсем по-другому. Однако в пятнадцать лет он выдал что-то вроде: «Там невозможно разговаривать из-за шума», а может и так: «мама меня не пускает».
Валя хмыкнула в ответ и заявила, что кроме разговоров бывают и другие занятия. При этом она многозначительно добавила, что может пойти в клуб и без него. Да, Исаю было над чем поразмыслить.
А через пару дней она сообщила ему, что ее «пригласили» на танцы.
– Там будет праздник в честь восьмого марта. Хочешь – присоединяйся, – добавила она как бы между делом.
Хотя она и звала Исая с собой, но в слове «пригласили» сквозило что-то враждебное, особенно в его множественной форме. Кто пригласил? Зачем? Вскоре, однако, тема закрылась сама собой, причем самым неожиданным образом.
Шестое марта началось для Исая как обычный день. Однако, придя в школу, Исай тут же почувствовал, что произошло что-то небывалое и, более того, что-то ужасное. Лица у всех были торжественные, растерянные, испуганные, печальные (потом выяснилось, что такое выражение называется «траурным»). Многие учителя плакали.
– Что случилось? – спросил он полушепотом у Влада. Влад близко-близко приставил губы к Исаеву уху и прошептал:
– Сталин умер вчера вечером. Ты что, не знаешь?
Исай обмер. Как же он мог пропустить это известие? Все, выходит, знают, а он – нет. И расспрашивать ужасно неудобно. Тем более все, не сговариваясь, предпочитали молчать. Это выглядело так, как будто минута молчания будет теперь длиться вечно.
Сказать, что персона Вождя в ту пору сильно занимала Исая и его сверстников, было бы неправдой, точнее, полуправдой. Конечно, в школе ежедневно проводились классные часы, на которых говорилось о Сталине, читались стихи о Сталине, пелись песни о Сталине, ни одна стенгазета не обходилась без его портрета и упоминания о нем. Портреты Вождя смотрели со всех стен и с первых страниц всех учебников. В общем, к его вездесущему присутствию дети настолько привыкли, что почти даже перестали его замечать. К тому же, стоило выскочить за порог школы, как из головы вылетало почти все, что в нее вдалбливали в течение дня.