Династия Одуванчика. Книга 3. Пустующий трон
Шрифт:
Гозтан не сдержала смешок. Учитывая, каким образом сам пэкьу Тенрьо пришел к власти, его нетерпимость к узурпаторам выглядела откровенно нелепой. Но она сомневалась, что познания пэкьу-тааса об окружающем мире достаточно велики, чтобы понять причину ее «лжи».
– Прекрати! Что я такого смешного сказала?
– Ты и в самом деле ошибаешься. Сейчас попробую объяснить. Эх, даже и не знаю, с чего начать…
Тут слова застряли у нее в горле, потому что Гозтан наконец-то заметила жестикулирующую фигуру рассказчика у костра и поняла, почему его голос показался ей таким знакомым.
Глава 3
Послание на черепашьем панцире
Мать Гозтан, Тенлек Рьото, вождь Третьего племени Рога, была одним из первых танов пэкьу Толурору Роатана, присягнувших на верность Тенрьо, когда лишенный привилегий сын убил отца, узурпировав титул пэкьу. В детстве Гозтан с восхищением следила за тем, как Тенрьо объединил разрозненные равнинные племена льуку в этакий божественный молот, навершием которого был он сам, и ударил им по ненавистным агонам, заставив подчиниться древнего врага и угнетателя. Повзрослев, Гозтан вступила в армию в качестве наездницы гаринафинов. Она изучила хладнокровные тактические приемы Тенрьо, копировала его пыл и страсть, убив столько врагов, что на шлеме девушки уже не осталось места для крестообразных отметок, каждая из которых означала поверженного агона.
Третье племя Рога процветало. Пусть самой Гозтан было еще рано иметь детей, она с радостью наблюдала, как матери становятся более дородными и красивыми от мяса и молока захваченных ею шерстистых коров и шишкорогих овец, а дети растут под присмотром рабов-агонов. Ее собственные родители были еще молоды и полны сил, но Гозтан вздохнула с облегчением, когда в племени перестали соблюдать закон, согласно которому слабым старикам приходилось уходить в зимнюю вьюгу, навсегда прощаясь со своими семьями. Да, это означало, что от голода теперь гибли старые агоны, но такова уж жизнь в степи.
– Ты сильнее своих братьев и сестер, – с гордостью говорила Тенлек, глядя на старшую дочь. – Ты совсем как я.
А потом, в тот самый год, когда Гозтан достигла брачного возраста, из-за моря прибыли незнакомцы на чудовищных городах-кораблях.
По указу пэкьу Тенрьо льуку встретили их со сдержанным радушием, но чужаки сразу проявили свою звериную сущность и перебили не один десяток льуку своим удивительным металлическим оружием.
Варвары-дара оказались сильными. Они убивали на расстоянии маленькими копьями, которые выпускали из приспособлений в виде полумесяца, что были точнее пращей и рогаток льуку; они одевались в легкую, как облако, одежду, яркую и гораздо более приятную телу, чем шкуры и кожа, которые носили соотечественники Гозтан. Их города-корабли с гигантскими вертикальными парусами, укрощавшими ветер не хуже крыльев гаринафинов, уверенно держались на высоких волнах, с какими не могли совладать лодки льуку. Кроме того, чужаки были неуязвимы к бушевавшим среди степного народа новым неизвестным болезням.
Их пэкьу, некий адмирал Крита, объявил, что собирается поработить льуку и заковать их всех в кандалы, из которых они не выберутся до седьмого колена. Люди в ужасе и смятении молились Все-Отцу и Пра-Матери, недоумевая, как те допустили, чтобы на их смертных детей опустилась такая тьма.
Вместо того чтобы отправить воинов на гаринафинах на смертный бой с варварами, пэкьу Тенрьо созвал женщин, танов и наро, и потребовал, чтобы те добровольно согласились ублажать мужчин, именовавших себя властителями Дара. Подобная слабость пэкьу заставила вскипеть многих танов, включая и мать Гозтан. Но сама Гозтан, помня, как Тенрьо раз за разом обводил своих врагов вокруг пальца, вызвалась одной из первых, нисколько не сомневаясь, что у пэкьу имеется на сей
Накануне того дня, когда воительницам предстояло отправиться на города-корабли, пэкьу устроил для них пир и попросил держать глаза и уши востро, хорошенько изучить обычаи Дара, но самим при этом как можно меньше рассказывать чужакам об укладе жизни льуку.
– Впереди долгая зима, – сказал пэкьу. – Хитрая волчица поджимает хвост и пьет предложенное молоко, притворяясь домашней собакой, пока ее истинная природа прячется глубоко, как костяной кинжал в ножнах.
Гозтан стойко терпела омерзительные ласки и похотливые взгляды варваров, полностью вжившись в роль униженной рабыни, и в конце концов сумела завоевать доверие Датамы, капитана одного из городов-кораблей, которому была подарена. Она приносила ему еду, мыла его, спала с ним. Слово за словом, фразу за фразой девушка освоила его язык; день за днем она изучала его боевые навыки и ход его мыслей; квадрат за квадратом, палуба за палубой она запоминала планировку города-корабля и расположение оружейных и кладовых.
Однажды ранней весной капитан Датама, разжиревший на богатых харчах льуку и обленившийся от безделья, решил прогуляться на свежем воздухе, хотя обычно не сходил с корабля. Он послал за мужчинами льуку, чтобы те несли его и его любовницу из числа местных – которую он прозвал Покорностью, ибо не считал нужным запоминать ее «варварское» имя, – на громадных носилках из китовых ребер, оплетенных водорослями. На носилки были уложены привезенные из Дара шелковые подушки, набитые мягкой шерстью ягнят.
Датама, который не мог похвастаться силой и красотой – хилое нескладное тело, писклявый голос и лицо, похожее на мордочку полевой мыши, – окружил себя всевозможными удобствами: на носилки были погружены два больших кувшина с вином, восемь корзин с продовольствием, охлажденные в море камни для смягчения симптомов геморроя, ведерко душистой цветочной воды, которой Гозтан должна была обрызгивать капитана, когда тот притомится от жары… Воины льуку напрягались и пыхтели, бегом перемещая носилки вверх и вниз по песчаным прибрежным дюнам, в то время как солдаты-дара лениво брели следом в компании прислуги, развлекая друг друга анекдотами, предположительно высмеивающими глупость степного народа, и вслух рассуждая о том, какие же прошлые грехи обрекли льуку на столь жалкое существование. К счастью, воины льуку не понимали языка дара, и оскорбления отскакивали от них, как вода от спины крачки, попавшей в прилив.
А вот Гозтан аж пылала от гнева. Она привыкла считать, что отличается невозмутимым нравом, но ее покрывшееся коростой сердце вновь обливалось кровью, когда она видела, как властители Дара используют ее соотечественников в качестве вьючных животных. Молодой женщине стоило немалых сил кокетливо улыбаться, подливая Датаме выдержанного вина, так, как этот злодей ее учил.
Внезапно один из носильщиков оступился, и носилки накренились, едва не сбросив уродливого капитана. Он избежал постыдного падения, схватившись за руку Гозтан, а вот один из кувшинов постигла печальная участь, и все содержимое его расплескалось на роскошную шелковую мантию Датамы.
Тот в ярости остановил процессию и приказал выпороть всех носильщиков. С каждой кровавой полосой на спине в глазах склонившихся мужчин-льуку разгоралось яростное пламя. Солдаты-дара пристально наблюдали со стороны, обнажив мечи. Они были бы вовсе не прочь устроить резню, если бы кто-нибудь из местных дал им повод. Гозтан отчаянно умоляла любовника проявить к носильщикам милосердие, но капитан влепил ей пощечину. Она с трудом удержалась, чтобы не придушить его на месте.
«Волки хитры, – напомнила она себе сквозь ослепляющую ярость. – Я должна быть хитроумной волчицей».