Диомед, сын Тидея. Книга 2. Вернусь не я
Шрифт:
– Назад!– заорал я, срывая горло.– Все назад! Отступать! Отступать!..
Поздно! Холодный мокрый шквал обрушился со всех сторон, вбивая людей в землю, раскатывая кровавыми пятнами по тверди...
– Наза-а-ад!!!
На какой-то миг я смог вырваться - к солнцу, к небу. Вырваться, оглянуться...
Темное облако клубилось там, где мы скрестили копья с Энеем. Тяжелое, наливающееся плотью с каждым мгновением. И вот из кипящего мрака медленно, неотвратимо-выступила ОНА...
...Грузная, короткошеяя, многогрудая, косоглазая.
Афродита -
А слева, совсем близко, там, где только что бились са-ламинцы Аякса, крутился огненный смерч. И кто-то высокий, выше самого огромного дерева, хохотал, потрясая громадным копьем. Я узнал ЕГО, хотя и не видел ни разу. ЕГО нельзя было не узнать - Арея Эниалия, Арея-Ярого, Губителя Смертных.
Война кончилась. Началась бойня.
ОНИ пришли убивать нас.
"ОНИ нетерпеливы, ОНИ жаждут, ИХ Грибницы сохнут. Настанет день, когда ОНИ сами начнут убивать нас. И тогда начнется последний бой, последняя битва..."
"Завтра будет тяжелый день, Диомед. Страшный день..."
Странно, но страха не было. Ничего не было - только ледяное, надмирное спокойствие. Я знал, что делать. Первого же пленника - хотя бы того, что привязан к моей колеснице, - развернуть лицом к себе, взять за липкий от пота подбородок...
"Я приношу жертву богу Дамеду, великому Дамеду, Да-меду Дурная Собака!.."
ВЫ еще не встречались с богом Бешеный Пес, владыки Олимпийские?
Я выхватил меч - тяжелый, аласийской бронзы, поглядел на тянущиеся ко мне черные клочья тумана, на многогрудое чудовище, медленно поднимающее острый серп... Успею! До колесницы - два шага. Вот он, трясущийся от страха мальчишка, жертва богу Дамеду! Всего один удар...
"Тидея убила я - убила человека, которого любила больше жизни, больше бессмертия. Убила, потому что ТОТ, кем стал твой отец, не имел права жить".
Я понял. Я все понял.
Тогда, под Фивами, раненый отец расколол череп врага, вцепился зубами в горячий мозг... Он не был безумен в этот миг, Тидей Непрощенный. Он перешагнул через огонь, как я - через невидимую реку. Отец выбрал - как и я. Успел ли он сказать: "Я приношу жертву богу Тидею..." ?
Кто знает? Наверное, только мама. Она была рядом, она поняла...
"ТОТ, кем стал твой отец..."
Я вновь поглядел на неторопливо ступающую ко мне грудастую Смерть, на сжигающий все огненный Смерч... Ты права, мама! Я - человек. Я не стану таким, как ВЫ!
Копье внезапно стало легким, невесомым. Камышинка - не копье. И все вокруг стало легким, простым, прозрачным.
Я рассмеялся. Смерть и Смерч шли ко мне. Я шагнул навстречу.
Прямо уставив копье, Диомед, воеватель бесстрашный, Ярость вознес на Кипр иду, на дщерь Эгиоха. Острую медь устремил и у кисти ранил ей руку Нежную: быстро копье сквозь покров благовонный, богине Тканный самими Харитами, кожу пронзило до длани Возле перстов; заструилась бессмертная кровь Афродиты, Влага, какая струится у жителей неба счастливых. Громко богиня вскричав, удаляется с скорбью глубокой Во мраке чувств от страданий;
Грозно вослед ей вскричал Диомед воеватель:
"Скройся, Зевесова дочь! Удалися, да жива покуда!"
Смертных губитель Арей между тем усмотрел Диомеда героя,
Быстро и прямо пошел на Тидида, смирителя коней.
Только лишь сблизились оба, летящие друг против друга,
Бог, устремяся вперед, над конским ярмом и браздами
Пикою медной ударил, пылающий душу исторгнуть.
Но не возмог - и богам не все в мире подвластно.
И тогда на Арея напал Диомед нестрашимый
С медным копьем, всею мощью своею ударив
В пах под живот, где бог опоясывал медную повязь;
Там Диомед поразил и, бессмертную плоть растерзавши,
Вырвал обратно копье; и взревел Арей меднобронный
Страшно, как будто бы девять иль десять воскликнули тысяч
Сильных мужей на войне, зачинающих ярую битву.
Дрогнули все, и дружины троян, и дружины ахеян,
С ужаса: так заревел Арей, ненасытный войною.
Тяжко стеная, вознесся он к сонму богов Олимпийских,
Молвив: "Беда! Будь на волос я меньше бессмертен,
То, пробеленный, страдал бы меж страшными грудами трупов
Или живой изнемог под ударами гибельной меди!"
Так обуздал Диомед истребителя смертных Арея.
– Тидид! Тидид! Да чего ж это было? Да половина наших мертвыми лежат! Говорят, боги...
– Да брось, Капанид, какие там боги!..
Страшный день никак не хотел кончаться. Но мне было уже все равно. Почти все равно. И когда я перестраивал, приводил в чувство немых от ужаса аргивян, когда наскоро договаривался о малом перемирии (до первой звезды) с такими же неживыми от страха троянцами, когда мы уносили в лагерь окровавленные, изуродованные тела наших товарищей, одна мысль не отпускала, Стим-фалийским птенцом стучала в висках...
Не все!
Это еще не все, Диомед. ОНИ больше не сунутся, ОНИ будут зализывать раны, ИМ тоже страшно, ИМ больно, но это не все, враг не только тот, кто ударяет в грудь копьем, враг - тот, кто бьет в спину сапожным шилом... Твои .хозяева получили свое, Любимчик. Хозяев прогнали - пора высечь раба! Или они тебя на Олимп возьмут, Одиссей, сын Лаэрта?
А день все тянулся, снова орал Агамемнон ("Почему?.. Ворота открыты!.. Трусы!.. Дождика испугались!"), снова хвалился бычок Аякс ("Это я! Арея! Да не боялся ни!.."), снова резал Калхант-предатель очередную жертвенную овцу...
Я ждал. Знал - дождусь.
А вечером по лагерю пролетел-прошелестел слушок:
Рес-фракиец уже возле Идских предгорий. И сам он, и воинство чубатое, и кони его волшебные.
Значит, тут нам всем и конец!
* * *
С моими гетайрами я бы никому не советовал спорить. Даже Агамемнону. То есть не так - в особенности Агамемнону. Любят его чернобородые!
– Э-э, ванакт Агамемнон! Не пропустим тебя, да! Отдыхает Диомед-ванакт, да! Ближе не подходи, плохо будет, понимаешь, да?