Диверсия без динамита
Шрифт:
время, за ним не наблюдалось. И вот этот Гаврилов взял Сидорова
сначала за плечо, потом за грудки и, дыша в лицо похмельной поганью,
стал свирепо кричать, что он уже семь лет и четыре месяца караулит того
негодяя, который портит перила и стены, и вот, наконец, ему повезло: этот
негодяй, то есть Сидоров, который женат на балерине, у него в руках, и пусть
он не надеется, что Гаврилов поведет его в милицию. На лестничных
площадках стали открываться
лица. Нестерпимый стыд заполнил всего Сидорова, от залысины до пяток.
И, плохо помня себя, он сунул Гаврилову первый попавшийся
дензнак (как потом оказалось, десять рублей). Гаврилов мгновенно, как
пылесос, который выключили, утих и стал даже как-будто меньше ростом.
Разочаровывая соседей, он громогласно и твердо заявил: «Извиняйте,
товарищи, обознался я. С другим его спутал. Тот пониже был. И в красном
гастуке. Пионер, наверное. Вот бы я их...»
Двери,
не без сожаления, закрылись, довольный Гаврилов,
пританцовывая от внезапно свалившегося счастья, ушел реализовывать в
напитки червонец, а Сидоров подобрал своп режуще-колющий инструмент и
вернулся в пустую квартиру, — Валя гастролировала с театром по Средней
Азии. После всего пережитого на душе было пронзительно и пусто, словно от
болтанки, устроенной дворником, в ней что-то разболтилось, она потеряла
герметичность, и все содержимое вышло наружу. Чтобы перебить
настроение,
Сидоров
задействовал
телевизор.
Показывали
балет.
Мускулистый и бой-коглазый балерун деловито вертел и подкидывал жену
Сидорова Валю, по-хозяйски тискал ее, поглаживал и, как казалось
Сидорову, еле сдерживал самодовольную улыбку. Публика из интеллигенции
устроила овацию, а после захламила сцену цветами. И Сидорову стало
трудно и бесполезно дышать — воздух уходил куда-то мимо. Валюху, его
Валюху, которую он знает до последней родинки и которая стирает его
носки и трусы, так боготворят и возносят! Самому Сидорову аплодировали
только однажды, когда вручали на День строителя негнущуюся похвальную
грамоту, и он до сих пор помнит то баюкающее, колыбельное чувство, когда
тебе хлопают в ладоши и все тебя любят, Но потом выяснилось, что
произошла досадная ошибка, и в понедельник грамоту пришлось отдать
другому Сидорову, с третьего участка.
Не в силах больше терпеть, Сидоров грубо выключил телевизор и,
пытаясь найти успокоение в движении, широко заходил по комнатам, пиная
мелкую мебель. В спальне на него упало творение скульптора Приходько.
Счастливо
ощущая взбухающую ненависть, долго всматривался в знакомые черты. Рука
сама вынула из пиджака ножик, и он, по-волчьи прислушиваясь, боясь
неведомо кого, нацарапал на плоской Валиной груди категорическое
определение: «Валька-дура», которое он с недавнего времени вырезал везде и
всюду...
А потом, стоя над раковиной, долго смотрел, как из порезанного в
горячке пальца на белый фаянс слетают красные капли, сразу
уносимые водой.
Митяня
Под окном тоскующе и остро завыла собака. По-над засыпанной
белым землей закручивала свои холодные спирали вьюга. В такую
подлую погоду хорошо и приятно посидеть за столом с другом
Петровичем и, забавляя сердце самогонкой из заварного чайника,
слушать разгулявшуюся стихию и, цепенея от выпитого, вести
задушевные беседы о захлебнувшейся перестройке и некоторых
сильно грамотных шакалах с их родной мазутонасосной. Но нет и,
увы, не сидел в этот вечер Свиристюк Никита Федотыч за столом и не
расшатывал свой организм губительными сивушными добавками и
минтаем на закуску. А ходил Никита Федотыч взволнованно по
комнате в подшитых валенках, и половицы преданно повизгивали под
его крутыми шагами. И, натуживая голову, думал он второй час
магистральную думу свою: как ему дальше быть и мочь с этаким
позором и срамом. А срамотень и вправду приключилась
необыкновенная. И от кого? От развивающейся дружественной страны
на континенте Африка, с которой у нас были контакты. Контакты
ширились и углублялись, и именно из-за них внучок Митяня, которого
родила «мамино сокровище» Любка год назад в Москве, оказался
негритенком. А так как Любке учиться еще два года, а папаша Митяни,
как писала, дочь, уехал защищать свою родину от происков и засилья,
наследника рода Свиристюков решили привезти в дом деда. И хотя
мозг Никиты Федотыча царапало упорное подозрение, что Любка
ребенка элементарно нагуляла, он старался верить письму.
О народности внука Никита Федотыч узнал только вчера.
До этого он лишь слегка удивлялся, почему это Любка не шлет
карточку Митяни, да жена Мария в последнее время ни с того, ни с
сего заводила осторожные разговорчики о том, сколько больших и
значительных людей вышло из негритянского сословия, начиная от
писателя Пушкина и кончая артистом Полем Робсоном. Никита