Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник)
Шрифт:
– Спасибо большое за замазку. Мне вот только еще пистолет нужен. Никитос, тьфу, то есть Иса сказал, вы еще пистолет дадите.
Салман вопросительно посмотрел на Магомета, тот задумался. В возникшей паузе я более внимательно вслушался в суффийский транс. Наконец я разобрал, что певец поет что-то вроде «My heart’s in the Highland, wherever I go ooohh, My heart’s in the Highland, wherever I go ooohh». «Интересно, откуда у хлопцев шотландская грусть? – подумал я. – С другой стороны, все понятно. Роберт Бернс тоже горец».
Магомет кивнул, и Салман жестом указал мне на дверь. На ходу я обернулся:
– Простите, Магомет, у меня к вам просьба. Вы
Глаза Магомета налились кровью. Он отбросил мундштук и сел:
– Пояс шахида? Инш Алла. За какого бога ты решил умереть, а? За Иблиса, что живет в той башне? – Магомет махнул рукой в сторону телевизора.
Обстановка начала накаляться.
– Я вообще-то… мне в целях самообороны… Я ведь не шахид…
– Ты нэ шахид, ты ищакь, – сказал Мага уже гораздо спокойнее, затем обратился к Салману на русском:
– Покажи псу, как это делается. И дай пистолет, – Мага снова лег и повернулся к нам спиной, – за него хароший чэловек просил…
Перед тем как идти к зданию фонда, я закуриваю и репетирую про себя сцену захвата заложников. Захожу. Встаю перед металлической рамой. Внутрь не иду. Прошу охранников вызвать Алексеева. Он приходит. Хватаю его. Достаю волын, приставляю к голове Алексеева и ору что есть мочи: «БЛЯДЬ, ВСЕ НАЗАД, НА МНЕ ДЕВЯТЬ КИЛОГРАММ ПЛАСТИДА. ОДНО ДВИЖЕНИЕ – И ВСЕМ ПИЗДЕЦ!» Или, может, обойтись без мата? Ни фига. С матом лучше. Наши люди любую команду, сказанную матом, лучше воспринимают. Именно так и скажу: «Блядь, суки, все назад!» Потом мы поднимемся к Вербицкому, и я продиктую свои условия: миллион долларов и свободный выезд из страны через Украину. Почему через Украину? Ладно, по ходу разберемся. В Киеве у меня кто-то был. Надо вспомнить.
Я отбрасываю окурок, подтягиваю перекосившийся на пузе девятикилограммовый пояс, и направляюсь к офисному центру. На ступеньках у входа появляется чувство тревоги. Дело не в том, что меня страшит встреча с бывшим работодателем, пытавшимся меня завалить. Я боюсь сделать какие-нибудь еще более глобальные открытия.
Миновав стеклянные двери, я оказываюсь перед турникетом с охранниками, которые пребывают в стандартных позах. Один сидит и делает вид, будто изучает график движения гостей и сотрудников, другой стоит рядом и читает «Инструкцию по действию охраны при чрезвычайной ситуации», под обложкой которой наверняка скрывается детективный роман. Все выглядит обыденно. Лица охраны, окраска стен, только вот логотип на стене напротив входа… Вместо лаконичного геральдического щита с аббревиатурой фонда большие золотые буквы во всю стену:
ЛЕОНОВ, БРУЧИНСКИЙ И ГОГЕЛЬБЛАТ:
Прачечные Европейского Уровня
гласит надпись, сделанная светящимися буквами. Я прохожу через турникет:
– Вы куда, мужчина? – преграждает мне путь охранник.
– Я?
– Вы, вы! – Второй охранник встает рядом с первым.
– Я… я к… Позовите Алексеева, – в замешательстве прошу я.
– У нас нет никакого Алексеева.
– Тогда Вербицкого, – я делаю два шага назад. – Скажите, что Дроздиков пришел.
– Гражданин, вы адресом ошиблись, – двигается на меня охранник. – Валил бы ты отсюда, мужик. Сам не знаешь, куда и к кому идешь.
– К Гогелю! – указываю я пальцем на вывеску и чувствую, как меня начинает давить хохот. – К Го-гель-бла-ту!
– По вопросу? – Первый охранник угрожающе постукивает резиновой дубинкой по турникету.
– Это
– От… Магомедова… – улыбаюсь я и отворачиваюсь, чтобы не заржать в голос. – Из Зека.
– Пропустите его, пожалуйста. – Девушка жестом приглашает меня пройти через дверь, которая находится рядом с металлической рамкой.
– Генрих Анатольевич ждет вас уже полчаса. Вы документы привезли для регистрации? – говорит она не оборачиваясь.
– Ага, – хихикаю я на ходу, – привез. А вы на каком этаже сидите?
– На четвертом. Вы у нас не были ни разу?
– Кажется, был, но не у вас, а в этом здании. На шестом этаже кто сидит?
– Авиакомпания какая-то. «Большой Кайман», что ли, – поворачивается она ко мне уже в лифте.
– Ясно, – я снова подхихикиваю.
– А что вы смеетесь все время? – Она нажимает на кнопку. – Я что-то смешное делаю?
– Нет, не вы, – давлюсь я хохотом. Двери лифта закрываются.
Мы приезжаем на четвертый этаж. Тут раньше располагались большие переговорные и кабинеты финансистов. На стене напротив лифта, там, где раньше висел логотип фонда, огромный постер в хромированной раме, похожий на обложку журнала. На постере изображен человек в костюме, на ходу вырывающий у себя из области сердца налоговую декларацию. С декларации капает кровь. На том месте, где у глянцевых журналов положено находиться названию, красными буквами написано:
TAXLESS
Повесть о настоящем рае
А под ногами у человека значится:
ЛЕОНОВ, БРУЧИНСКИЙ И ГОГЕЛЬБЛАТ
Аудит. Консалтинг. Минимизация
«Отмываем, значит. Интересно, зачем Вербицкому эта клоунада?» – думаю я. По коридору мы следуем до последней справа двери и заходим. Пройдя мимо секретарши, девушка в сером открывает вторую дверь:
– Генрих Анатольевич, к вам из ПЗК приехали.
– Отлично, зовите, – донеслось до меня.
– Прошу, – пригласила меня девушка.
Я захожу в кабинет и вспоминаю, что раньше тут сидел некто Туринский, отвечавший за иностранные платежи. У противоположной стены стоит стол прямоугольной формы с приставленным к нему круглым стеклянным. За столом сидит лысый мужичок в свитере с V-образным вырезом, под который надета рубашка с галстуком. Над ним висит картина, исполненная в духе Виноградова-Дубосарского. Полотно имитирует известный агитационный плакат времен Отечественной войны. Но если в оригинале была изображена русская женщина, в ужасе укрывающая сидящего на руках ребенка от грязных лап фашиста, тут фантазия неизвестного гада разыгралась не на шутку. Вместо женщины с ребенком на картине нарисован клерк с растрепанными волосами в розовом костюме и фиолетовом галстуке, прижимающий к груди пухлый черный портфель. Лицо его, пепельно-серого цвета, искажено ужасом. К портфелю же тянет руки одетая в кроваво-красную накидку Родина-мать. Да-да. Та самая Родина-мать, которая звала всех на фронт на плакате, одном из ярчайших образчиков советской пропаганды. Между двумя персонажами проходит пунктиром линия государственной границы с пограничной будкой посередине. На будке висит белый листок бумаги с мелким шрифтом. Подойдя ближе, я разбираю, что на нем написано: