Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник)
Шрифт:
ПИВО КЛИМСКОЕ – ЗА ОБЩЕНЬЕ БЕЗ ПОНТОВ!
– Без понтов, говоришь? – обернулся я.
– Без понтов, без понтов! – засмеялся майор. Я дернул на себя дверь и вышел вон.
На улице я снова залез в бумажник, обнаружил там смятую сторублевую купюру и пошел в метро, где купил билет на одну поездку и телефонную карточку. Первым делом я набрал номер фонда.
– Фонд «Гражданское общество», добрый день.
– Добрый день, с Вербицким соедините, пожалуйста.
– Одну минуту, а кто его спрашивает?
– Дроздиков
На том конце провода повисает пауза, после которой девушка отвечает:
– Не смешно, – и вешает трубку. Я набираю еще раз.
– Фонд «Гражданское общество», добрый день.
– Добрый, это Антон Дроздиков, мне необходимо срочно переговорить с Вербицким.
– Молодой человек, прекратите хулиганить. У вас совесть есть? Имейте уважение к памяти погибшего.
– Да не погиб я, это недоразумение. Я жив, бодр и весел!
– Если вы не прекратите хулиганить, я позвоню в службу безопасности.
И в трубке снова звучат короткие гудки.
Фонд
Выйдя из метро, я не спеша, дворами дохожу до здания фонда.
– Привет, – бросаю я, проходя мимо охранников. Обычно я даже не достаю пропуска, поскольку меня тут каждая собака знает в лицо.
– Одну секундочку, можно пропуск? – говорит один из охранников.
– Вы что, новенький? Меня вообще-то все здесь знают, – говорю я, протягивая пропуск.
И тут я замечаю, что охранники странно себя ведут. Они стоят в растерянности, не зная, что предпринять. Охранник берет мой пропуск, снимает телефонную трубку и говорит в нее:
– Александр Петрович, у нас тут такая ситуация… необходимо ваше присутствие. Да. Срочно.
– Сейчас вам Петрович вклеит по первое число, – пытаюсь шутить я, но чувствую, что в воздухе витает какая-то скрытая угроза. Наконец приходит начальник охраны, Александр Петрович Алексеев.
– Привет, Петрович, – говорю я, – твои бойцы совсем заработались, своих не узнают.
– Антон? – Петрович меняется в лице. – Ты как сюда попал? То есть… я хотел сказать…
– Понимаю-понимаю. Я живой, даже не раненый. Можешь меня потрогать. За рукав. Только не обнимайся, а то мало ли что про нас подумают, – шучу я.
– Пропустите, – бросает Петрович. – Антон, мы думали… в общем, рад тебя снова видеть. Сказали, что ты погиб и…
– Знаю. Не верь газетам, Петрович, врут они. Ну, давай, веди меня к Вербицкому.
– Да, конечно. Только сначала позвоним ему из моего кабинета. Сам понимаешь, ситуация неординарная.
– У вас тут какая-то паранойя развилась за время моего отсутствия. На осадном положении, что ли?
– Нет, что ты. Но все-таки…
Мы приходим в кабинет Алексеева, и он звонит Вербицкому. Докладывает о моем появлении, слушает ответную реакцию, кивает, говорит «есть», кладет трубку и знаком приглашает меня на выход. Мы некоторое время идем молча, и я отмечаю, что мы направляемся к пожарной лестнице, обычно всегда закрытой.
– Ну что, «добро» получил? –
– Ага.
– И куда мы идем?
– По пожарной лестнице пойдем. С нее есть проход в кабинет Вербицкого. Отдельный. Для экстренных случаев.
– А сейчас у нас что? Экстренный случай?
– Шеф не хочет людей будоражить. Тут все дни все в цветах, газеты, радио, телевизор, интернет – везде плач и стон по убитому гражданскому заступнику. А тут ты воскресаешь. Не стоит людей нервировать. И слухи ненужные рождать. Вот как все выяснится, так и объявим, а пока…
– Так чего выяснять-то? Я вот он – жив и здоров. Или на этот случай отдельная инструкция нужна? Справка от ангела, что я отпущен обратно на землю, до срока?
– Вечно ты со своими шутками. Ну не так я выразился. Я имел в виду, что сначала ты поговоришь с Вербицким, а потом вы вместе выступите, сообщите, что ты жив, и все такое.
Мы вышли на этаж с черного хода, быстро миновали коридор, пустую приемную (видимо, секретаршу Вербицкий попросил удалиться) и зашли в кабинет:
– Антон, как я рад тебя видеть, ты не представляешь! – Вербицкий встал из-за стола, чего раньше за ним не водилось, и, подойдя ко мне, обнял.
– Я тоже, Аркадий Яковлевич, я тоже рад, так сказать, наконец узреть родные пенаты.
– Коньяку?
– Да, и давайте я Ольгу попрошу, чтобы кофе сделала. Я неделю хорошего кофе не пил, отвык.
– Я сам, я сам. Ольги пока нет. – Вербицкий вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
Видимо, небо упало в Дунай или на Северном полюсе вымерли разом белые медведи, если Аркадий Яковлевич собственной персоной пошел мне за кофе и коньяком. Или произошло кое-что более интересное. Вербицкий вернулся с подносом, на котором стояли две чашки кофе, два бокала и бутылка коньяка.
– Ты не представляешь, что тут творилось все это время. Телевизор, газеты, выступление депутатов в Думе. Ты, как я понимаю, уже что-то видел или слышал?
– Я четыре дня добирался на телеге, потом попутками, потом поездом. В провинции, Аркадий Яковлевич, нет того технического прогресса, к которому мы привыкли.
– Да-да. Я забыл. Выбираюсь не часто, сам понимаешь.
– Я вот тоже только теперь выбрался… Нда… А газетку я видел одну. «Московский комсомолец» со статьей про смерть защитника гражданских свобод. На Курском вокзале, перед тем как меня в милицию забрали.
– В милицию? – насторожился Вербицкий. – А за что тебя забрали?
– За бродяжничество, – смеюсь я, – на допросах пытались мошенничество шить. Чужой паспорт, да еще на имя правозащитника, сами понимаете.
– И что ты им… ну… что они у тебя спрашивали?
– А ничего. Продержали двое суток и отпустили. Как сказал майор, «вроде ты – это он, а он вроде мертвый». В общем, разбираться не стали… Вы мне лучше расскажите, как все произошло.
– В смысле?
– Как вышло, – я запинаюсь, пытаясь подобрать правильные слова, – что вертолеты расстреляли нас в упор?