Дневник. Том 1.
Шрифт:
дился рядом с адвокатом. Нас ни в чем не хотели щадить. «Они
вчера репетировали, мне говорил один адвокат, — прошептал
Kapp, усаживаясь вместе с нами между жандармами. — Можно
не сомневаться в исходе дела. Посмотрите-ка на главного
судью: я имел несчастье переспать с его женой, вот они его и
выбрали».
Мы были достаточно взволнованы и достаточно возмущены.
Голоса у нас срывались от гнева, когда спросили наши имена
и фамилии,
ционному трибуналу.
Взял слово товарищ прокурора; он лишь слегка коснулся
обвинений, предъявленных Карру, упомянув о старой эпи
грамме Лебрена, которую Kapp, слегка подправив, выдал за но
вую, а Ньеверкерк почему-то принял на свой счет. Не особенно
распространялся он и о наших стихах, и об упоминаемой в на
шей статье женщине, которая под утро возвращается из ресто
рана, держа в руках свой корсет, завернутый в газету. Однако
он говорил пышными периодами, обвинил нас в том, что мы
портим нравы, развращаем больше, чем развращают непристой
ные картинки. Он возлагал на нас ответственность за плотскую
любовь и т. д. ... Потом, устав переливать из пустого в порож
нее, он набросился на статью Вильдея, где отрицалась доброде
тель женщины. За этим последовала тирада, в которой мы изоб
ражались как люди без стыда и совести, негодяи, без роду
70
и племени, проповедники безнравственности, которых пора
упрятать в надежное место.
Вильдей сиял. Он был счастлив, он вертелся, приосанивался
и, казалось, вот-вот готов был крикнуть: «Да ведь это все я, я!»
И заметьте, в тот самый день, когда общество в лице товарища
прокурора обвиняло нас в развращающем влиянии, то же обще
ство, по обыкновению, широко распахивало двери домов терпи
мости, а вечером собиралось открыть доступ в театры, за кулисы,
в вертепы актрис, — не говорим уже о публичных балах, не го
ворим о декольтированных женщинах, не говорим о миллионах
бесстыдных уловок, изобретенных женами, чтобы изменить
мужьям, матерями, чтобы выдать замуж дочь, уличными дев
ками, чтобы поужинать.
Ивер, иссякнув, сел на место. Пайяр де Вильнев, адвокат
Kappa, своим ловким и довольно красноречивым выступлением
нанес великолепный удар по декламации обвинителя, показал
всю ее несостоятельность и задал вопрос, дозволено ли осу
ждать нас за статью, если она никому не инкриминирована и
если ее автор не находится рядом с нами на скамье подсу
димых.
Наш адвокат вел себя именно так, как мы ожидали: он от
рекомендовал нас
ждение сослался, как на обстоятельство, делающее нам честь,
на то, что у нас двадцать лет подряд живет старушка няня:
совершенно патриархальный способ защиты, когда адвокат вы
ступает в качестве благодушного папаши. Впрочем, один разо
чек даже этот папаша, слушая несусветные доводы обвинителя,
подскочил от возмущения и стал похож на гуся, собирающегося
взлететь. Мы чувствовали, что публика на нашей стороне, чув
ствовали по шепоту аудитории, что она нас оправдала; чувство
вали единодушную убежденность аудитории, готовой подняться
и выступить против обвинительного приговора. Обвинительный
приговор невозможно было вынести под напором такой защиты.
Дело отложили на неделю. «Все ясно, — сказали мы друг
другу — они хотят вынести обвинительный приговор. Сегодня
они не осмелились».
Однако именно тому, что дело было отложено, мы обязаны
своим избавлением. В течение этой недели сменился генераль
ный прокурор. Место Руайе заступил Рулан. У Рулана были
еще и тогда орлеанистские симпатии. Он состоял в родстве с
женой Жанена, и та поговорила с ним о нас. Кроме того, у него
еще сохранились кое-какие связи с семейством Пасси *, которое
горячо вступилось за нас перед ним.
71
Через неделю мы опять явились в суд. Объявление при
говора отложили до конца заседания. Готовые ко всему и ни на
что не надеясь, мы вместе с Карром отправились завтракать на
площадь Дворца правосудия. Затем мы вернулись в суд. Мы
встали, чтобы выслушать приговор, и вдруг совершенно неожи
данно из уст Легонидека мы, к своему удивлению, услышали,
что суд нас оправдал, ограничившись только порицанием *.
Руайе не мог простить нам того, что мы оправданы. Этот
человек, непонятно за что, ненавидел нас еще до встречи
с нами. У власть имущих иногда бывает какая-то неосознанная
неприязнь к свободным душам. Возможно, этот человек, даже
не видя нас в глаза, учуял, кто мы такие. Во всяком случае, еще
долго его черная ненависть преследовала нас в нашей работе.
До нас доходили его высказывания, что лучше бы нам отка
заться от журналистики *, а несколько лет спустя, когда мы
обедали у г-на Лефевра, тот нам сказал, что Руайе видит у
нас опасный образ мыслей, что он за нами наблюдает, что нам
следует быть осторожнее... Мы для этого человека были из