Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

стоинство, — не стремилась стать выгодным делом.

Воскресенье, 20 февраля.

В конце декабря Вильдей, побывав в министерстве полиции,

голосом, каким говорят в пятом акте пьесы, произнес:

— Против газеты возбуждено преследование из-за двух

статей. Одна — статья Kappa, а вторая — это статья со сти

хами. Кто за последнее время приводил в своей статье стишки?

— Мы.

— Ах, это вы! Очень мило...

Вот

каков был повод к возбужденному против нас преследо

ванию, из-за которого нас предстояло вызвать в суд исправи

тельной полиции, запятнать нас обвинением в оскорблении об

щественной морали и добрых нравов и, вероятно, подвергнуть

наказанию, — и все это без каких-либо отголосков в прессе,

кроме публикации приговора, где наше преступление будет

определено в такой общей форме, что с трудом можно будет

провести грань между нами и каким-нибудь педерастом или

монахом-игнорантинцем, пристающим к мальчикам.

Пятнадцатого декабря мы напечатали статью-фантазию, со

ставленную из разных обрывков и отдельных заметок. Статья

называлась: «Путешествие из дома № 43 на улице Сен-Жорж

к дому № 1 на улице Лаффит». Путешествие в духе Стерна *,

62

от нашего дома до редакции газеты, с прихотливо-фантастиче-

ским обозрением разных промыслов, лавочек со всяческими

странными товарами, торговли картинами и безделушками, —

всего, что встречается по пути, в том числе лавочки одной

особы, бывшей натурщицы, некогда знаменитой в среде худож

ников; в описание этой лавочки мы вставили, не упоминая имен,

историю одной «Обнаженной» Диаса; Натали послала ее Ра-

шели, а последняя отправила ее обратно к Натали, которая

отомстила целомудренной Рашели письмом. Эти два письма

хранились у Жанена в экземпляре пьесы «Габриелла» *. По по

воду Диаса мы процитировали пять строчек из Таюро: *

Телом дивным и нагим

К Адонису приникает,

Гладит юношу она

И ему, упоена,

Шею нежную кусает.

Именно за то, что мы процитировали эти пять строк, право

судие нашей страны предъявило нам обвинение и собиралось

нас покарать.

Но за этим невероятным ребяческим предлогом к судебному

преследованию крылся какой-то смысл. Была какая-то подоп

лека, тайный приказ правительства суду, чувствовалась рука

министерства полиции, озлобленность чиновников, подозрения

начальника канцелярии, литературные взгляды министерства

и, возможно, месть актрисы — все то, что в империи эпохи

упадка собирает грозовые тучи.

Мы давно чуяли готовящийся

удар. Газета не пользовалась

хорошей репутацией, редактора-издателя недолюбливали за

графский титул и за материальную независимость. «Париж»

все считали продолжением «Корсара». Мы лично тоже не осо

бенно нравились. Мы слыли необузданными орлеанистами, а в

Сен-Жерменском предместье нас знали как людей, отказав

шихся написать кантату. Даже цитировали наш ответ на пред

ложение ее написать, воистину ответ в древнеримском духе.

Так что мы остерегались прибегать к резкому стилю и сильным

эпитетам.

Невзирая на все это, зловещие слухи множились. Дюма,

связанный с человеком из министерства полиции, ведающим

прессой, с н е к и м Латур-Дюмуленом, представителем промыш

ленной богемы, которого он однажды водил к Жирардену,

когда Латур-Дюмулен хотел ввести новую модель пуговицы

для гетр, — итак, Дюма-сын держал нас в курсе всех обид и

63

мстительных замыслов, которые там скапливались: «Господин

де Вильдей прибывает в министерство в собственном экипаже.

Мне подают его визитную карточку, и когда я прошу его обо

ждать, он уходит... Вот вам доказательство враждебных на

строений газеты: все просто в лепешку расшибаются, чтобы до

стать приглашения в Тюильри и к господину Ньеверкерку,

а газета никогда и не обращалась с такой просьбой».

Господин де Мопа говорил аббату де Сюзини, хлопотавшему

за Вильдея: «Господин Вильдей играл на понижение, нам его

газета нежелательна». Не следует к тому же забывать, что Ра-

шель была любовницей принца Наполеона *.

Мы ждали, мы плохо спали ночью, как спят, при режиме

Империи, в ожидании суда исправительной полиции. Ничто

так мало не успокаивает и ничто так не страшит в подобных

случаях, как чистая совесть. Сознавать себя невиновным —

значит сознавать себя осужденным. Впрочем, медлительность,

с которой действовала эта неповоротливая машина, иногда за-

роняла в нас надежду, что, возможно, дело не доведут до

конца, — но вот однажды вечером, во время дружеского обеда,

к нам принесли в накуренную комнату две повестки — третья

была Карру и четвертая — Лебарбье, редактору журнала.

Я направил своего дядю, г-на де Курмон, к Латур-Дюму-

лену, который ему заявил: «Сударь, я рад был получить от вас

сведения об этих двух молодых людях... Должен вам сказать,

дело первоначально казалось... мы думали, что действитель