Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

Бержер и расположился над редакцией «Национального соб

рания».

Достопримечательностью редакции «Парижа» был кабинет

Вильдея, для убранства которого он воспользовался черными

бархатными обоями и такими же портьерами с серебряною бах

ромой из своей гостиной на улице Турнон, — не кабинет,

а мечта могильщика-миллионера. Здесь Вильдей развлекался

тем, что пугал самого себя, приготавливая пунш при погашен

ных свечах. Эта

траурная комната, куда, казалось, сейчас вне

сут покойника, была святая святых нашей газеты. Сбоку нахо

дилась касса, настоящая, с решеткой, — там сидел наш кассир

Лебарбье, внук виньетиста XVIII века, вместе с Путье извле

ченный нами из глубочайших недр богемы; он уже зазнавался,

хотя еще ходил в наших старых башмаках.

Один беглый сотрудник «Корсара» * вел всю кухню газеты

в небольшом кабинетике. Это был рыжеволосый человечек не

большого роста, с круглыми глазами jettatore 1, сомнительный

литератор, подозрительный журналист; единственный, кроме

Вильмессана, он избежал облавы на журналистов-легитими-

стов, которую устроили после Второго декабря, человек, кото

рый мне всегда казался оком полиции в нашей газете *.

1 Колдуна ( итал., неаполит. диалект. ) .

60

Он был отец семейства и отец церкви, проповедовал добрые

нравы, крестился, словно честный человек, попавший в банду

мошенников, — и, несмотря на все это, преуспевал в грязных

разговорах куда больше всех нас. Ему поручили (о, ирония

судьбы!) редактировать «Мемуары госпожи Саки» *.

За столом в большой комнате околачивались целыми днями

завсегдатаи редакций. Мюрже, со своим плаксивым лицом,

с грязными остротами кабацкого Шамфора и ласковым, покор

ным взглядом пьяницы; Шолль с моноклем в глазу, с вечным

стремлением получить на будущей неделе годовой доход в пять

десят тысяч франков, издавая двадцатипятитомные романы;

Банвиль с мертвенно-бледной физиономией Пьеро и птичьим

фальцетом, с его изощренными парадоксами и прелестными си

луэтами, которые он рисовал со своих друзей; Kapp, острижен

ный наголо, словно каторжник, со своим неразлучным спутни

ком Гатейе, настоящим тюленем; тщедушный неопрятный

человек, с жирными волосами и лицом онаниста, по фамилии

Эгжи, озлобленный против Академии; неизменный Делааж,

воплощающий собою вездесущность, а каждым своим рукопо

жатием — банальность, липкий, клейкий, вязкий человек, бла

годушный слизняк; Форг, зябкий южанин, похожий

на китай

ское запеченное мороженое, с дипломатическим видом прино

сящий в редакцию свои колкие статейки, словно составленные

из иголок; Луи Эно, щеголяющий своими манжетами, своей

подчеркнутой вежливостью и изогнутым, любезно наклоненным

станом, придававшим ему сходство с исполнителем роман

сов.

Бовуар бурлил, как пенистое шампанское, искрясь и перели

ваясь через край; клялся, что перестреляет адвокатов своей

жены *, и щедро разбрасывал направо и налево туманные при

глашения на какой-то мифический обед.

Гэфф облюбовал себе диван, часами лежал на нем и дремал.

Он и просыпался только для того, чтобы рассказать, как он

взломал секретер своей матери и взял оттуда последние два

дцать франков на букет для какой-то актрисы; или же забра

сывал шутками Венэ, который путался в ответах, увязал и уто

пал под остроумными нападками Гэффа, а тот поддевал его на

каждом неправильном выражении. Когда все уходили, Гэфф

пробирался к самому Вильдею, приставал к нему, увязывался

с ним обедать в «Золотом доме» или вымогал у него два

дцать франков, которые производили в нем полный переворот:

он становился вечерним Гэффом, Рюбампре * театральных

кулис.

61

А Шарль, среди всех этих людей, отдавал распоряжения,

суетился, бегал туда и сюда, вертелся с самодовольством ре

бенка и важностью министра, довольный, чувствуя себя прямо-

таки Жирарденом. Число подписчиков не возрастало, и он по

стоянно строил планы, вводил всякие новшества; вечно он изо

бретал какую-нибудь систему анонсов или премий, находил ка

кой-нибудь способ, какого-нибудь человека или имя, которые

должны были обеспечить десять тысяч подписчиков на следую

щей же неделе.

Несмотря ни на что, газета преуспела, и хоть не принесла

доходов, но произвела большой шум. Это была газета молодо

сти и свободы. В ней чувствовались литературные убеждения,

словно в нее заронил луч света 1830 год. В ее столбцах было

рвение, пыл и бешеные залпы кучки стрелков. Ни порядка, ни

дисциплины, презрительное из принципа отношение к подписке

и подписчикам. В ней был блеск, горячность, дерзость, отвага,

ум, верность определенным идеалам, некоторые надежды, не

много безрассудства, немного смешного — такова была эта га

зета, которая никогда, — в этом была ее особенность и ее до