Дневник. Том 1.
Шрифт:
части. В своем загородном доме Лефевры завели аиста, по
скольку это птица геральдическая.
У Эдуарда — он и есть сын — был в Мюнхене учитель Дан-
ремон, который, приходя к своей любовнице, приносил с собой
ее вставную челюсть, а уходя — забирал, чтобы любовница ему
не изменила. < . . . >
Т Е А Т Р
Господин Хильтбруннер, директор «Театральных развлече
ний», разговаривает с архитектором Шабуйе:
—
— Ну, что вы!
6 Э. и Ж. де Гонкур, т. 1
81
— Да, да, сударь, мой театр — настоящий бордель! * Очень
просто. Я плачу своим актрисам всего пятьдесят — шестьдесят
франков в месяц: больше не могу, мне один наем помещения
тридцать тысяч стоит. Мужчины у меня получают не больше
женщин. Все они сутенеры и сводники. Частенько какая-ни
будь актриса приходит сказать мне, что пятидесяти франков ей
не хватает, что ей придется подцеплять в зрительном зале муж
чин по пяти су... Но меня это не касается: мне одно помещение
стоит тридцать тысяч! <...>
ГОД 1855
Январь.
Встретил женщину, которая была моей любовницей в стар
ших классах коллежа, женщину, которую я страстно желал и
которая на три дня стала моей... Я вспоминаю ее такой, какой
она была тогда, на улице Исли, в маленькой квартирке, где
солнце порхало и пристраивалось то там, то сям, словно птица.
Утром я открывал водоносу. Она, в своем маленьком чепчике,
выходила из дому, чтобы купить две котлеты; она поджари
вала их, раздевшись до нижней юбки; мы завтракали на
краешке стола, сервированного единственным мельхиоровым
прибором и общим стаканом. Тогда еще встречались такие де
вушки; под кашемиром билось сердце гризетки: однажды она
попросила у меня четыре су, чтобы сходить на бал Мабиль *.
И вот я встретил ее: ну конечно, это она, ее глаза, которые
мне так нравились, ее маленький носик, губы, плоские и крас
ные, словно приплюснутые долгим поцелуем, ее гибкая та
лия — она и все-таки не она. Миленькая потаскушка остепени
лась. Состоит в постоянной связи с фотографом, все у нее как
у людей. Так и видно, что жизнь ее заполнена хозяйственными
заботами, на челе — тень сберегательной кассы. Следит за стир
кой, за кухней, совсем как законная супруга, ворчит на слу
жанку, учится игре на фортепьяно и английскому языку. Под
держивает отношения только с замужними женщинами и с
теми, у которых есть виды на будущее, то есть на замужество.
Свою
кальном шкафу.
Ее сожитель, по фамилии Томпсон, — американец англий
ского происхождения; целует ради здоровья, между любовью и
6*
83
очищением желудка не видит никакой разницы, носится со
своим геморроем, к которому и она тоже проявляет интерес, и
каждый вечер в качестве единственного развлечения водит ее
в кофейню играть в домино с подобными ему типами. Этот че
ловек отрегулирован, словно часы Брегета, — разве что вместо
смазочного масла у него холодная кровь, — и поколебать его не
возмутимость можно только во время игры в домино. Бывает,
что, уже улегшись с женой в постель, он вдруг, через полчаса,
начинает яростно бранить ее за рассеянность и ошибки, допу
щенные в игре: «Если бы ты поставила не тридцать два, а
шестьдесят четыре, мы бы выиграли!» И разбирает для нее пар
тию с самого начала.
Как-то она раскрасила несколько стереоскопических портре
тов — и успешно. На другой же день муж дал ей для раскраски
все портреты членов клуба «Карапуз», сделав на каждом по
метку: блондин, рыжий и т. д. Ей показалось, что прожитая
жизнь вновь проходит перед нею... Она наизусть знала волосы
всех этих людей. В другой раз она гуашью пририсовала крылья
умершей девочке. В восхищении, что ее маленькая покойница
попала прямо в рай, мать не постояла за ценою.
Охота на крыс ночью на парижских улицах.
Один человек шагает впереди.
Другой — за ним.
У первого — ни бороды, ни усов, лицо — словно кунья мор
дочка. На нем — каскетка из выдры, с поднятым козырьком;
никаких признаков белья, на шее болтается шнурок галстука;
одет он в жокейскую куртку. В правой руке — железный прут,
в левой — нечто вроде рыболовного сачка. Это облавщик.
За облавщиком следует бородатый геркулес, раскачивая на
конце толстой палки деревянную клетку с железной решеткой
с одной стороны.
Ночь ясная. Лунный свет спорит со светом фонарей, созда
вая странное, противоречивое освещение.
«Хорошая погода!» — говорим мы, и облавщик отвечает от
рывисто, резковато, но отчетливо, как бы сея на ходу мудрые
изречения и непреложные истины: «Дождя бы... Трубы засо
рились... Так крысу не вытащишь...»
Перед нами, в двадцати шагах от облавщика, семенит что-то
сероватое, оно останавливается, снова бежит, принюхивается,