Дневник. Том 1.
Шрифт:
Целыми днями мы роемся в его брошюрах. А по ночам пишем
свою книгу *. Чтобы не соблазняться возможностью куда-либо
пойти, мы подарили наши старые фраки и нарочно не позаботи
лись о новых. Ни женщин, ни удовольствий, ни развлечений —
непрерывный труд, непрерывное умственное напряжение.
Чтобы немного размяться и поддержать здоровье, мы позво
ляем себе ежедневную прогулку после обеда, в темноте, по
внешним бульварам: ничто не
боты, не должно рассеивать мысль, уже глубоко погруженную
в книгу. < . . . >
Промышленность призвана убить искусство; разве широкое
распространение искусства — не смерть его? < . . . >
Цивилизация разлагающе действует на человека; он все
больше привязывается к творениям рук человеческих и плюет
на творение бога. < . . . >
Вильдей был оригинал. Истинное дитя века, только не в
стиле Байрона и Вертера, а в стиле Жирардена и Меркаде *. Он
вступил в жизнь совсем юным, опьяненный и уже наполовину
75
развращенный ослепительным богатством всяких дельцов. Он
хотел разбогатеть, будучи уже весьма богатым. Должно быть, он
забыл остроту своего наставника Жирардена: «Ворочать де
лами — это значит ворочать чужими деньгами». Он ворочал соб
ственными деньгами. Чтобы преуспеть, ему, быть может, не
хватало лишь одного — быть без гроша в кармане. Он хватался
за все: бросался в литературу, устремлялся на биржу. В нем
жил темперамент игрока и лихорадочное желание преуспеть,
подкрепляемое изумительной физической энергией. Если бы
для достижения цели нужны были только ноги, он бы до
стиг ее.
Но, к несчастью, это была двойственная натура: человек от
чаянный и робкий, шарлатан только наполовину, уступчивый и
высокомерный, он был готов на компромиссы — и внезапно об
наруживал гордую непримиримость, он сорил деньгами — и
предварительно пересчитывал их; полудитя-полустарик, циник
и влюбленный, он богохульствовал в надежде изжить собствен
ную веру в бога. В нем еще ощущалось что-то дворянское, но
следы духовного образования давали себя знать: нравственное
чувство в нем притупилось, что я часто замечал у воспитанни
ков святых отцов. При всех его дарованиях ему не хватало
определенности характера. Его чувство чести казалось не
сколько зыбким. Его порядочность могла бы кое в чем и не
устоять среди жизненных потрясений. Если бы он родился ни
щим, его увлек бы Робер Макэр *.
Он не был ни безумцем, ни скотом, ни мерзавцем. Он был
просто неудачливым малым
рого не хватает силенок, чтобы достичь задуманного. Он меч
тал о журнале, о театре, о скаковом круге, о чем-то вроде моно
полии на все парижские развлечения; повсюду ему не везло. Он
был не настолько пройдохой, чтобы из него вышел предприни
матель.
Его приживальщики, все эти многочисленные литераторы,
имевшие на него виды и обедавшие за его счет, выставляли его
дураком, ничтожеством, позволяющим себя обворовывать. Меж
тем это было не так: он знал людей, но, к сожалению, отличался
особенностью, присущей империям, — питал пристрастие к жу
ликам и проходимцам. Его привлекали низкие свойства этих
людей. Достаточно было назвать Вильдея «господином графом»,
чтобы обвести его вокруг пальца; из тщеславия он готов был на
все, хоть оно и не ослепляло его. Он мало-помалу спускал свое
состояние, отдавая себе в этом полный отчет, он видел, что
у него воруют, но оставался беззащитным перед тем, что
76
губило его. Казалось, он готов отдать свою волю в распоряже
ние любого мужчины или женщины, желающих ею завла
деть.
В литературе он, несомненно, стоил многих из тех, кому он
платил. Воображения у него не было, но он был мастак на
всякие смешные шутки, на забавные выдумки, пускай и не
очень высокого качества, на всевозможные затеи, на блестя
щие остроты, — да обладай такими способностями какой-
нибудь нищий журналист, они принесли бы ему целое со
стояние. Несколько театральных рецензий и его «Париж наиз
нанку» показывают, что он мог бы стать довольно хорошим
второразрядным писателем — если бы работал и не разбрасы
вался.
Я знал, что он умеет дуться, как ребенок, но никогда не за
мечал, чтобы он кого-нибудь ненавидел. Великодушный, ко
всем предупредительный, он финансировал после Второго де
кабря целую небольшую газету. Он был любезен и, оказывая
услугу, улыбался; когда он делал человеку приятное, его глаза
были по-женски нежны. В сущности, это была женственная на
тура, со всем ее непостоянством, ласковостью, обольстительно
стью, маленькими страстями, маленькими приступами зависти,
нежности, чувствительности.
Он любил нас, и мы любили его, несмотря на небольшие
сцены ревности, которые он нам устраивал. Его дружеское чув
ство к нам, возникшее из родственных и товарищеских отноше