Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

149

увертюру к нашей пьесе». Так, в молчании, мы разговариваем,

не произнося ни слова...

И, словно бы в этот день надлежало восстать всем призра

кам прошлого, мы, возвращаясь домой по улице Драгунов,

взглянули на окошко той комнаты под самым небом, где когда-

то в декабре даже не было одеяла на постели.

Мы дома, — никаких известий.

Вечером курим трубки в нашей гостиной, по-королевски

обставленной мебелью Бове, радующей наш

глаз, но не

сердце, и под влиянием всего прошлого, с которым мы сопри

коснулись за день, обращаемся памятью к школьным годам,

поочередно рассказывая и вспоминая.

Эдмон говорит о коллеже Генриха IV и о Кабоше, стран

ном преподавателе, который в третьем классе всем, избежав

шим Вильмере, задавал для перевода на латынь сен-симонов-

скую характеристику герцогини Бургундской и который пред

сказывал Эдмону: «Вы, сударь, когда-нибудь нашумите». Тон

кий, изящный ум, с оттенком какой-то монашеской учености,

горьковатая улыбчивая ирония — один из наиболее симпатич

ных образов, сохранившихся в памяти Эдмона, один из тех

преподавателей, кто пробуждает понимание прекрасного стиля

и прекрасного французского языка... Он уже определил свою

роль, противопоставив себя тиранам и защищаясь от них до

вольно слабыми кулаками. Затем — своего рода предсказания,

которые приятели тычут друг другу в физиономию: «О, ты еще

будешь писать!»

Жюль вспоминает Бурбонский коллеж. Вот учитель шестого

класса Гербет — он весь урок подряд рассказывал, как был

в Национальной гвардии; этот прохвост, который испортил

Жюлю такое счастливое детство, безжалостно подстрекая

его к соисканию наград, к участию в конкурсе. Позднее, во

втором классе, был учитель, которому Жюль не нравился только

потому, что мог сочинять столько же каламбуров, сколько и

тот, и таких же скверных; а этот благословенный класс рито

рики, откуда он испарялся чуть ли не каждый день, чтобы сочи

нять невероятную драму в стихах — «Этьен Марсель», на

террасе Фельянов, определяя час возвращения домой по му

зыке, сопровождавшей смену караула у Бурбонского дворца;

если же иногда он и сидел в классе, то занимался тем, что рисо

вал пером на полях учебников иллюстрации к «Собору Париж

ской богоматери» во время уроков двух учителей, один из кото

рых, преподаватель французской риторики, на следующий день

после февральской революции заставил в классе читать Бе-

150

ранже, меж тем как преподаватель латинской риторики — брат

академика Низара — заставлял читать Иеремию и прочих биб

лейских

плакальщиков. А его товарищи, а тот мальчик в очках,

которому завидовал весь класс, когда он рассказывал, будто

спит с горничной своего отца и, кроме того, влюблен в мадемуа

зель Рашель, и даже видел ее квартиру, сдающуюся внаем!

И уже в те времена — ненависть к нему со стороны негодников,

столь единодушно освистывавших плохие французские стихи,

которые он отваживался вставлять в свои переводы с латин

ского, и его французские речи, самые короткие во всем классе.

Четверг, 29 октября.

Ни малейшей надежды. Лихорадка и в голове невероятная

пустота. А вместе с тем не хватает мужества самим узнать о

решении. Целый день слонялись по набережным, топотом ног

глушили неотвязную мысль.

Воскресенье, 1 ноября.

Из коллежа Роллена мы привели к себе сына наших род

ственников, миллионеров из Бар-на-Сене... Нет, мы не думаем,

что персики в наше время были лучше; но считаем, что если

мы в детстве и не были лучше нынешних детей, то по крайней

мере были не такие, как нынешние. Раньше дети умели заба

влять и забавляться. У них были свои маленькие страсти и уже

большие увлечения, им доставляло огромную радость обещание

взять их в театр, у них, случалось, болели животы после обеда,

если за ними не присматривали; у них была детская жажда

всего запретного, их радовала любая перемена, любая неожи

данность. Они излучали повсюду свет, удовольствие, живость,

впечатлительность, несдержанность, свою страстность буду

щего человека, человека в миниатюре. Ребенок, которого мы

вели за руку, был внешне таким же ребенком, как дети нашего

прошлого, — те же движения, та же возня, но и только, — ни

настоящих радостей, ни безрассудства, ни подлинного детства.

Он даже не объедается!

4 декабря.

Юшар видел Бофора, нового директора Водевиля. Нашу

пьесу ни приняли, ни отвергли: «Директор не берет на себя

смелость принять ее сейчас. Он предвидит какую-то опасность,

хочет обождать...» — Что ж, наша «Газетка» * еще не совсем

готова, но — терпение...

151

5 декабря.

< . . . > Ателье — веселое место? Место, где есть художники и

где нет солнца! <...>

24 декабря.