Дневник. Том 2
Шрифт:
Тут появляется тесть Тэна, тоже участвующий в половинной
доле, господин, которого можно охарактеризовать как достой
ного отца своей дочери, и вот уже оба с озабоченным и слегка
задумчивым видом быстро сбегают вниз по лестнице, спеша уза
конить свое благоразумное приобретение.
Филипп Сишель рассказывал о своем пребывании на Цей
лоне. Однажды на прогулке внимание его привлекло своеобраз
ное музыкальное постукивание молотка, — то умолкая, то звеня,
1
230
молоток этот словно беседовал со своим хозяином; казалось, то
был какой-то одухотворенный молоток, непохожий на обыкно
венные молотки рабочих в Европе. Вскоре Сишель увидел плот
ника, вставлявшего филенки в двери дома, и, восхищенный,
очарованный, остановился, чтобы послушать еще, а плотник, от
ломив кусок дерева, вырезал из него за две-три минуты зверька,
которого тут же и подарил иностранному гостю.
Четверг, 4 мая.
Сегодня я со слезами на глазах правил гранки последних
глав «Шарля Демайи» *. Еще ни одному автору, мне кажется,
не случалось предугадать и описать с такой потрясающей прав
дивостью отчаяние писателя, внезапно ощутившего бессилие и
опустошенность своего мозга.
Пятница, 5 мая.
Нашему Содружеству Пяти пришла фантазия полакомиться
буйябесом * в ресторанчике, что позади Комической оперы. Все
мы нынче вечером в ударе, словоохотливы, склонны к излия
ниям.
— Мне для работы нужна зима, — говорит Тургенев, —
стужа, какая бывает у нас в России, жгучий мороз, когда де
ревья покрыты кристалликами инея... Вот тогда... Однако еще
лучше мне работается осенью, в дни полного безветрия, когда
земля упруга, а в воздухе как бы разлит запах вина... У меня на
родине есть небольшой деревянный домик, в саду растут жел
тые акации, — белых акаций в нашем краю нет. Осенью, когда
вся земля покрывается слоем сухих стручков, хрустящих под
ногами, а кругом множество птиц, этих... как бишь их, ну тех,
что перенимают крики других птиц... ах, да, сорокопутов. Вот
там-то в полном уединении...
Не закончив фразы, Тургенев только прижимает к груди
кулаки, и жест этот красноречиво выражает то духовное опья
нение и наслаждение работой, какие он испытывал в затерян
ном уголке старой России.
— Да, то была свадьба по всем правилам, — слышен голос
Флобера. — Я был совсем ребенком, одиннадцати лет от роду.
Мне довелось развязать подвязку новобрачной.
увидел маленькую девочку и вернулся домой влюбленным в
нее. Я готов был отдать ей свое сердце, — выражение это уже
было мне знакомо. Надо сказать, что в те времена моему отцу
231
ежедневно доставляли целые корзины дичи, рыбы и всяческой
снеди от благодарных за свое излечение больных, и корзины
эти ставились утром в столовой. Тогда у нас дома постоянно
велись разговоры об операциях, как о чем-то самом простом и
привычном, и я, прислушиваясь к ним, начал вполне серьезно
раздумывать, — не попросить ли мне отца вынуть мое сердце;
и я уже представлял себе, как возница дилижанса, в фуражке
с плюшевой полоской и с нумерной бляхой, вносит в корзине
мое сердце, да, да, мне очень живо рисовалось в воображении,
что мое сердце ставят на буфет в столовой маленькой дамы.
И я как-то не связывал это принесение в дар своего живого
сердца ни с какими ранами или страданиями. <...>
Четверг, 11 мая.
Мне кажется, что фотография способна передать не более,
чем животную сторону существа изображенных на ней мужчин
и женщин.
Не верьте людям, которые утверждают, что любят искус
ство, а между тем в течение всей своей дрянненькой жизни не
отдали и десяти франков за какой бы то ни было эскиз, за что-
нибудь написанное кистью или нарисованное. Человеку, влюб
ленному в искусство, мало только любоваться произведениями
искусства, ему хочется владеть, — независимо от того, богат он
или беден, — хоть кусочком, хоть частицей этого искусства.
Июнь.
<...> Как растянуты и водянисты «Диалоги» Ренана *.
Я еще допускаю, что такая ин-октаво, созданная каким-нибудь
ученым Энкеладом *, каким-нибудь гениальным сорвиголовой,
может представлять интерес; но то, что написал Ренан, этот
буржуазно-добронравный попик от платонизма, — совсем не ин
тересно. А для меня — особенно, потому что все завиральные
гипотезы принадлежат не самому философу, но представляют
собой обрывки того, что болтал Бертело у Маньи после шам
панского.
Вторник, 15 июня.
У Бребана.
Э б р а р . Нет, я не допускаю мысли, чтобы народу, насчиты
вающему тридцать шесть миллионов человек, всеобщее избира
тельное право заменило религию.