Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

Впрочем, женщина появляется только на заднем плане — оба

брата исповедуют некий культ мускулов и во имя него избе

гают женщин, равно как и всего прочего, что умаляет силу.

Младший во время неудавшегося трюка ломает обе ноги, и в

тот день, когда врачи заключают, что он не сможет более

заниматься акробатикой, старший, не желая растравлять его

душевную рану, также решает проститься со своим ремеслом.

Здесь надо будет передать нравственные страдания моего

брата,

когда он почувствовал, что мозг его уже не способен со

зидать.

Старший, тоскуя по своему искусству, по ночам, пока млад

ший спит, тайком встает с постели и упражняется в одиноче

стве на чердаке, при свете двух свечей. Но вот как-то раз

младший, неожиданно проснувшись, доползает с трудом до

чердака. Старший брат, обернувшись, видит его, — видит, как

брат наблюдает за ним и как при этом по лицу его тихо стру

ятся слезы. Тогда он кидает трапецию за окно, подходит к брату,

и оба замирают в крепком объятии.

Вещь эта должна быть очень короткой, основное в ней —

чувство и живописные детали.

240

Суббота, 30 декабря.

Сегодня утром закончил «Девку Элизу». Остается только

перечесть. У меня было намерение пойти еще дальше, нашпи

говать рукопись разными любопытными деталями, которые я

мог бы еще почерпнуть в мире проституции и тюрем, но, пожа

луй, это излишне. К тому же и мысль о судебном преследо

вании расхолаживает меня. У меня нет мужества работать над

книгой, которой грозит запрет.

16

Э. и Ж. де Гонкур, т. 2

ГОД 1 8 7 7

Вторник, 2 января.

Небывалая зима! Мой сад засажен деревьями с неопадаю

щей листвой, и, когда стоишь среди их зеленого убора, ощущая

мягкую влажность воздуха, кажется, будто сейчас самый раз

гар весны.

Пятница, 5 января.

В сущности, Бастилия все еще существует — для писателей.

Правда, в тюрьму вас бросают не по тайному приказу министра-

тирана, а по приговору исправительного трибунала, который

рьяно служит правительству. Процедура иная, но результат

тот же, что и в восемнадцатом столетии.

Суббота, 13 января.

Сегодня наша пресса проливает лицемерные слезы над све

жей могилой Бюлоза. Усопший был заклятым врагом всей мыс

лящей братии. Тех несчастных талантливых людей, которые

вынуждены были работать у него на жалованье, он заставлял

совершать

всякие унизительные, недостойные писателя по

ступки; когда же они сочли невыносимой ферулу старого типо

графщика, он заставил bravi 1 из своего журнала травить их с

таким бесстыдством, которое было под стать самой шантажист

ской газетенке. Да, вот каков был Бюлоз! И всем это хорошо

известно, и все, преисполненные уважения к его темным путем

нажитому богатству, идут возносить хвалы суровым добродете

лям усопшего.

1 Наемных бандитов ( итал. ) .

242

Пятница, 19 января.

Женщины буржуазного круга сейчас охотятся за Гамбет-

той. Они жаждут зазвать его к себе в дом, чтобы «подавать» его

своим подругам, показывать его, раскинувшегося в небрежной

позе на шелковом диване, посетителям своего салона. Ныне

этот грузный политический деятель стал любопытной игрушкой,

которую салоны отбивают друг у друга. Вот уже две недели

г-жа Шарпантье * засыпает его записками, дипломатическими

посланиями с целью залучить на обед в одну из своих «пятниц»

бывшего диктатора. Бюрти — на ролях посла и почтальона

одновременно — обязан доказывать кое-что сверх того, что со

держится в писульках, и заставить будущего властелина Фран

ции усвоить, что милая дама в лепешку разобьется, чтобы

собрать у себя, если он приедет, все сливки парижского обще

ства. В конце концов знаменитый человек дает согласие укра

сить своим присутствием званый обед, и вот сегодня чета Шар

пантье в полном параде поджидает его: хозяйка дома вся взбу

доражена и даже слегка вспотела, главным образом от тре

воги — не забыл ли ее божок о приглашении, но также и от бо

язни — не подгорит ли жаркое.

Ровно в восемь появляется Гамбетта с чайной розой в пет

лице. Во время обеда я вижу его из-за фигуры г-жи Шарпантье,

сидящей между нами: мне видна его рука, унизанная кольцами,

рука сводницы; туго накрахмаленная сорочка выгибается ду

гой над тарелкой с жарким, начиненным трюфелями; мне видно

повернутое в три четверти лицо, на котором мертвенно поблес

кивает пугающе-загадочный стеклянный глаз. Я слышу, как он

разговаривает: голос его — отнюдь не высокий и звонкий голос

француза-южанина, и не мелодичный голос истого итальянца, —

нет, это густой бас, напоминающий мне голос повара-неаполи-

танца, служившего у моей бабушки.

Мне становится ясно, что у этого человека под его личиной