Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

мне, что в других местах могут происходить интересные,

увлекательные для писателя сценки и зрелища, — я не в

силах подняться, я словно пригвожден к стулу... Так не

когда просиживал я часами у Пейрелонга; а теперь — у Си-

шеля. < . . . >

Среда, 18 июля.

< . . . > После долгого перерыва я побывал сегодня вечером в

гуще парижской толпы, — в цирке. Меня неприятно поразило вы

ражение лиц французской

молодежи — хмурое, сосредоточен

ное, надменное. Нет у них, как у юношей прежнего поколения,

той живости, задора, даже некоторого озорства, которое, однако,

искупалось добродушием и как бы озарявшим их отблеском ве

селого шаловливого детства.

2 августа, четверг.

Сегодня, складывая в стопку все газеты, где говорилось о

«Девке Элизе», я еще раз заглядываю в них только одним глаз

ком. Просто диву даешься, читая все, что написано о моей

книге всеми этими ревнителями чистоты из журналистского со

словия. Упомянули даже о г-не Жермини *, якобы менее заслу

живающем наказания, чем я, а в «Насьон» даже имеется требо

вание водворить автора «Девки Элизы» в дом умалишенных, по

добно тому как это было сделано по приказу Наполеона с

автором «Жюстины» *.

252

Среда, 8 августа.

Крестьянки, неся детей на широких спинах, идут вдоль реки;

они медленно проходят под навесом густых ветвей, четко выри

совываясь на залитом солнцем овсяном поле, и мнится, что это

какие-то могучие кариатиды, окрашенные в серые тона, на зо

лотом фоне.

Среда, 15 августа.

Страшные обитатели поселка Робер-Эспань бросают на го

рожанина взгляды, полные ненависти, — такие глаза смотрят на

вас в парижских трущобах в те дни, когда вот-вот готово вспых

нуть восстание.

Мы заходим к торговке раками, по прозвищу Попрошайка;

это старая женщина, простоволосая, пробор на ее лысеющей го

лове напоминает ленту проселочной дороги в стране пустошей.

Дочери ее, которую все зовут Уланшей, нет дома. Пятилетний

мальчуган, внук старухи, провожает нас берегом реки, скверно

словит и стегает хлыстом кур на нашем пути. Когда я делаю

вид, что хочу отнять у него хлыст, он пытается укусить меня

за руку и, засунув мне хлыст между ногами, требует дать ему

папиросу. И вот противный малыш — по словам его бабушки,

он уже пьет водку, как взрослый, — начинает курить, покашли

вая

и хныча, а из дырки в его штанах вылезает грязный подол

рубахи.

Этот ребенок — символ: я вижу в нем будущее нашей де

ревни.

Пятница, 31 августа.

Есть что-то грустное в достижении той меры известности, ка

кую писателю дано изведать при жизни. Карьера уже не увле

кает его. Он чувствует, что при каждой новой книге остается на

прежнем месте, она не продвигает его дальше. Однако в силу

известной гордости художника, в силу своей любви к прекрас

ному, он продолжает творить, отдавая все силы, но успех уже

не подстегивает его. Он подобен военному, который, удостоив

шись высшего чина в специальном роде оружия, по-прежнему

совершает подвиги, но без воодушевления, а просто из прису

щей ему храбрости.

Понедельник, 8 октября.

Целый день провожу вместе с Шарпантье в Шанрозе, у четы

Доде.

253

За веселым завтраком все мило шутят над г-жой Доде, возы

мевшей доброе намерение женить меня на одной очарователь

ной особе из числа ее приятельниц.

У Доде — желудочное заболевание. Он совершенно вымо

тан. Ежедневно в продолжение целых пяти месяцев он работает

с четырех часов утра до восьми, затем с девяти до полудня,

с двух до шести и, наконец, с восьми до полуночи: в общем он

двадцать часов прикован к своей тачке, и надо еще прибавить

три часа работы г-жи Доде.

Сегодня рабочая лихорадка уже покинула его, ему осталось

только просмотреть три фельетона. Последний отрывок, с опи

санием театральной премьеры, из которого должен был выйти

шедевр, получился слабоватым, и впредь, — говорит Доде, —

он намерен следовать моему методу: писать последнюю гла

ву задолго до конца, как только почувствуешь, что оседлал

тему.

После завтрака — партия крокета во дворе. Затем отправ

ляемся на прогулку и по дороге заходим за одним приятелем,

живущим в доме Делакруа.

Домик обедневшего деревенского нотариуса, садик, словно

у кюре, ателье, выкрашенное в грязно-гороховый цвет, — вот

как выглядит бывшая загородная резиденция живописца.

Но с этим унылым жильем связана занятная история: на

участке у соседа Делакруа — бывшего владельца кабачка стояла

стена, загораживая художнику вид. За снос этой стены Дела

круа предложил соседу крупную сумму, но тот отказался; тогда

Делакруа предложил написать портреты его самого и супруги, —