Дневник. Том 2
Шрифт:
тот опять не согласился. Но вот уже после кончины Делакруа
кабатчик узнает, что картины этого художника стоят больших
денег, и с того самого дня супруги, — кстати сказать, вполне
обеспеченные, — потеряли покой и без конца твердят всем, кому
не лень их слушать: «Эх! Что бы ему сказать, что за одну его
картину платят сто тысяч франков?»
Мы бродим по захиревшему, чахлому лесочку Сенар, подняв
воротники из-за дующего прямо в лица холодного пронизываю
щего
о женщинах буржуазного круга, отбивающих друг у друга Гам-
бетту, о бедоносном Кладеле, считающем как бы своей офици
альной миссией сообщать друзьям, которые его об этом не
просят, свое мнение, что их книги никуда не годятся, о «Ме
муарах» Филарета Шаля, особенно восхищающих Доде живо
стью своего изложения. Мы беседуем о герцоге Деказе, и Доде,
назвав его великим прощелыгой, рассказывает, как тот, рас-
254
ставаясь с ним однажды в два часа ночи, бросил такую нелепую
фразу: «Ну, теперь берегись, Бисмарк!»
Зайдя в деревенский трактирчик, мы согреваемся вином, по
догретым в миске, наблюдая за игрой неуклюжих крестьян на
бильярде. Выйдя оттуда, снова углубляемся в лес и, продолжая
оживленно беседовать, доходим до Эрмитажа, где притулился
грубо сколоченный домик с дырявой крышей и одичавшим са
дом — владение Надара.
По возвращении домой мы застаем там Арена, южанина, при
ехавшего в Париж, чтобы урвать себе клочок славы, — этот хва
стун быстро надоедает своим резким акцентом и плохонькими
стишками, которые он бубнит без устали.
За обедом нас угощают сладким вином и блюдами до того
вкусными, что язык проглотишь. И политика, только пописки
вавшая утром, принимается горланить. После событий 16 мая *,
сорвавших продажу наших книг, Доде превратился в ярого рес
публиканца, это он-то, бывший белый, это он-то, который имеет
брата, прилагающего немало усилий, чтобы сварганить выборы
герцога Деказа... Политика действительно невыносима! В наши
дни она завладевает и теми, кто до сих пор упорно уклонялся
от нее, и сеет раздор между самыми близкими людьми.
Выборы состоятся в будущее воскресенье, и г-же Шарпантье
в обществе еще нескольких женщин предстоит провести целую
ночь на Шоссе-д'Антен рядом с редакцией «Репюблик Франсез»,
откуда каждые четверть часа к ним будут поступать сведения о
результатах подсчета голосов.
Вторник, 9
В последнее время я буквально ужален моей книгой «Акт
рисы». Прежде чем я начал обдумывать ее, книга ворвалась в
мою жизнь, вызвав учащенное биение пульса и лихорадочную
деятельность мозга. < . . . >
Четверг, 11 октября.
У меня такое отвращение к политике, что даже сейчас, когда
в самом деле необходимо принимать участие в голосовании,
я воздерживаюсь... Я был бы согласен прожить всю жизнь, так
и не проголосовав ни разу!
Четверг, 22 ноября.
«Набоб» — новая книга Доде: слишком заметное стремление
угодить вкусу широкой публики, слишком много разглагольство
ваний в духе добродетели, рассчитанных на то, чтобы читатель
255
принял описание уродств действительности, слишком большая
робость... Впоследствии самого Доде будет раздражать то, что
сегодня помогло ему добиться успеха.
Вторник, 18 декабря.
На обедах, продолжающих традицию «обедов у Маньи», те
перь полно новоиспеченных министров и героев дня, которых
распирает веселость и ликование от своего политического три
умфа, и я чувствую себя здесь побежденным, чувствую сыном
старой Франции, которая безвозвратно ушла, умерла.
Известный хулитель Эбрар, говоря о ходульной сентимен
тальности Доде в «Набобе», обозвал ее слюнтяйством.
Среда, 19 декабря.
Пелажи слегла в постель с обострением ревматизма. А я на
деялся, что она-то и закроет мне глаза. Неужели мне суждено
потерять и ее — эту бедную женщину, последнюю из тех, кто
был мне предан, и остаться одиноким, совсем одиноким на свете,
без друзей, без привязанностей? В эти беспросветно мрачные
дни я с тревогой спрашиваю по утрам у дочери Пелажи, как
провела больная ночь, а возвращаясь вечером домой, тотчас под
нимаюсь наверх, чтобы узнать, как провела она день. < . . . >
ГОД 1 8 7 8
ПРЕДИСЛОВИЕ
Вот уже сорок лет я стараюсь говорить одну только правду
в романах, в исторических и других произведениях. Эта злопо
лучная страсть возбудила против моей особы столько ненависти
и гнева и послужила поводом к такому искаженному истолко
ванию моих записей, что в данное время, когда я уже стар,
болен, жажду одного лишь душевного покоя, я отступаю и пре