Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

щение.

Он исколесил земной шар вдоль и поперек, перепробовав,

после издания «Молнии» и «Парижа», множество своеобразных

профессий. Он строил сахарный завод возле Эскуриала, прокла

дывал в Марокко железную дорогу, проводил в Южной Америке

280

телеграфные линии. Он представляется мне каким-то дельцом-

авантюристом; в его речах глубоко правдивые суждения чело

века большого жизненного опыта чередуются с хвастливым

враньем школьника:

по его словам, он был под Седаном, нанялся

в митральезный батальон во время осады Парижа, принимал

участие в манифестации на улице Мира * и т. п. и т. п.

В сущности, мне было приятно повидаться с ним, однако

хорошее впечатление портило то, что он отказывался пролить

свет на некоторые неясные стороны своей жизни и при этом

загадочно посмеивался. Так, например, он называет себя теперь

Карлосом де Вильдей. Спрашивается — почему не маркизом

Шарлем де Вильдей?

Среда, 3 августа.

Образ моего брата, исчезнувший было из моих сновидений,

снова является мне.

Четверг, 16 августа.

<...> Сколь многие народолюбцы извлекали из этой своей

«любви» двадцать пять, пятьдесят, семьдесят пять, триста, а то

и все пятьсот процентов выгоды! В сущности, мне известен в

данный момент только один человек, который любил народ ис

кренне и бескорыстно: это Барбес.

Пятница, 27 августа.

Сегодня во время приступа мигрени «Актриса Фостен» во

рвалась в мое сознание, и лихорадка творчества тотчас овладела

мной.

Четверг, 2 декабря.

«Человеческая комедия» — название, подходящее в такой же

мере комедии, созданной карандашом Гаварни, как и комедии,

созданной пером Бальзака. < . . . >

Современная жизнь с ее сложностью сделала юношу серьез

ным, озабоченным, даже невеселым. Но почему же современная

девушка — такая насмешница, такая зубоскалка? <...>

Среда, 14 декабря.

Сегодня меня навещает Золя. Он входит в комнату, по сво

ему обыкновению, с растерянным, даже несколько мрачным

281

выражением лица; право, этот сорокалетний мужчина пу

гает вас своим видом, — он выглядит чуть ли не старше меня.

Он опускается в кресло, охая и жалуясь, как ребенок, на

боли в пояснице, на песок в моче, на сердцебиения, затем заго

варивает о кончине матери, о том, как пусто стало теперь в

доме, и

в словах его, хотя он, конечно, поглощен своей скорбью,

проступает страх за себя самого. А когда он заговаривает о ли

тературе, о новых своих замыслах, он уже совсем не может

скрыть боязни, что не успеет их осуществить.

По-видимому, жизнь так и устроена, чтобы никто не мог

быть счастлив: передо мной человек, чье имя гремит по всему

миру, чьи книги расходятся сотней тысяч экземпляров, человек,

который, быть может, больше других авторов вкусил при жизни

шумную славу, — и, однако, его недомогания, ипохондрический

склад характера делают его несчастнее, угрюмее и сумрачнее

самого что ни на есть обойденного судьбой неудачника! < . . . >

ГОД 1881

Суббота, 1 января.

В моем возрасте просыпаешься в день Нового года с тревож

ной мыслью: «Проживу ли я этот год до конца?»

Долго был в гостях у Ниттисов и обедал у Беэна.

Воскресенье, 2 января.

<...> Все эти дни я счастлив, — счастлив, как слегка опья

невший ребенок. Мое тело — невесомо, а в голове необыкновен

ная легкость и ясность. Я унесся в мир «Актрисы Фостен», и это

радует меня, доказывая, что механизм моего воображения еще

работает.

Вторник, 4 января.

< . . . > Временами стиль произведений Готье и Флобера ка

жется мне пышным и тяжелым погребальным покровом.

Суббота, 29 января.

Сегодня премьера «Нана». Обедаю у Ниттиса, пригласившего

меня в свою ложу. Во время десерта появляется, также пригла

шенный к обеду, Дега с торжественно-похоронным выраже

нием лица; он только что присутствовал на распродаже вещей

своего усопшего друга Дюранти и, весьма довольный, как душе

приказчик покойного, тем, что вещи шли по очень высоким це

нам, сообщает Ниттису тоном соболезнования, но бросив на него

исподтишка злорадный взгляд:

— Твой эскиз продан только за двести франков.

— Почему же так?

283

— Видишь ли, он был куплен в самом конце распродажи,

все уже устали, всем уже надоело, на вещи уже не было спроса.

Меня, правда, поддержали присутствующие друзья, а не то...

Любопытно было наблюдать за поведением этого Тартюфа,

который, обедая у своих друзей, в то же время не упускал слу

чая с соболезнующим и участливым видом вонзить ядовитую