Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

торые дадут кристаллизацию — точную, логичную, незыбле

мую — той туманности, что клубится в вашей голове, эти пер

вые часы работы поистине тягостны, поистине мучительны.

Суббота, 12 марта.

<...> Вольтер очень остроумен, но это остроумие старухи

XVIII века; никогда не блеснет у него мысль, в какой-то мере

родственная мысли Паскаля, мысли Бэкона или другого вели

кого философа.

Вторник, 16

марта.

<...> «Бувар и Пекюше» — странный замысел! В течение

пяти-шести лет усердно собирать все глупости, какие попа

даются в книгах, чтобы создать из них свою книгу.

Среда, 6 апреля.

У Ниттиса я читаю начало моей «Актрисы Фостен» в присут

ствии супругов Золя, Доде, Эредиа, Шарпантье и молодых писа-

телей-реалистов. Я сильно удивлен: зарисовки с натуры, главы

документированные, построенные на пристальном изучении

жизни, почему-то не доходят. Зато страницы голого вымысла, на

мой взгляд не особенно удавшиеся, захватывают маленькое

общество. Золя решил даже, что грек Анастазиадис взят мной

из жизни. <...>

Вторник, 12 апреля.

Сегодня я, плача, как ребенок, сочинял для «Актрисы Фо

стен» письмо Бланшерона перед самоубийством; но ударит ли

оно по нервам читателя так, как ударило по моим? <...>

286

Воскресенье, 15 мая.

Хотя я сам писатель совсем иного склада, однако наиболее

любимые мною современные авторы — это Генрих Гейне и Эд

гар По. В сравнении с их мощным воображением, у нас у

всех воображение коммивояжеров. <...>

Любопытные акварели у Гюстава Моро, — акварели юве-

лира-поэта, тускло поблескивающие краской, словно патиной

сокровищ «Тысячи и одной ночи».

Воскресенье, 22 мая.

Сегодня вечером в загородных садах царит веселье, и мне не

вольно вспоминаются былые воскресенья, когда брат был еще

жив.

Вторник, 31 мая.

<...> О, как трудно дается мне теперь композиция романа!

На двенадцать рабочих часов у меня приходится лишь три часа

полноценных. Ленивое утро, занятое курением, отправкой сроч

ных писем, корректурой, — только затем я берусь за свой план,

переворачиваю его, то так, то этак, раскладывая листки по столу.

После второго завтрака и долгого курения бумага покрывается

нескладными фразами, все как-то не клеится, злишься

на самого

себя, появляется малодушное желание бросить все это.

Наконец, часам к четырем, втягиваешься в работу, картины

и мысли теснятся в сознании, образы персонажей вырисовы

ваются, фразы без усилия льются из-под пера до самого обеда,

до семи часов вечера. Но так оно получается при условии, что

мне не надо никуда идти и работе не будут мешать мысли о

переодевании, о приведении себя в порядок. Затем часов до

одиннадцати я пересматриваю сделанный отрывок — черкаю,

подчищаю, подправляю, редактирую и обкуриваю его бесчислен

ным множеством сигарет.

Среда, 8 июня.

Улицы Парижа с их беспорядочным, суетливым кишением

напоминают растревоженный муравейник, на который насту

пили ногой. Мое воображение пугают эти толпы, снующие взад

и вперед. Париж наших дней представляется мне одним из Ва

вилонов древности в последние дни их существования.

287

Суббота, 11 июня.

Право, субботние обеды у Ниттиса очаровательны.

Как только вы входите, в приотворенную дверь вестибюля

заглядывает хозяин дома и сообщает вам: «Я сам готовлю одно

блюдо!» — щелкнув при этом языком, подобно Пьерро-поваренку

из пантомимы, и помахав вам рукой, вместо того чтобы протя

нуть ее.

Мы снова видим его в столовой, где, стоя у большого блюда,

он перемешивает макароны или что-то добавляет в рыбный суп.

Мы садимся за стол в приподнятом настроении, чувствуя себя

среди друзей, понимающих друг друга с полуслова. Веселье вы

ливается в безобидное дурачество, шалости, сумасбродные вы

ходки, вольные, но изящные остроты. В доме царит благодушие.

Пообедав, переходим в мастерскую и, любуясь японскими

гравюрами, развешанными по стенам, покуривая сигареты, нас

лаждаемся прекрасными звуками классической музыки, какой-

нибудь сонатой Бетховена, переворачивающей все духовное

нутро. < . . . >

Среда, 15 июня.

Иду во Французский театр, чтобы рассмотреть уборные

актрис, прежде чем описывать уборную Фостен.

Эти любопытные уборные — яркое свидетельство вкусов пуб

лики, пристрастия к стилю рококо в обстановке нашего вре

мени и, я уверен, совсем не похожи на уборную мадемуазель

Марс.

Вот уборная мадемуазель Ллойд, выдержанная в стиле бу

дуара кокотки: камин с золоченой решеткой, украшенный тер