Дневник. Том 2
Шрифт:
исследование «Замок в Средние века», с целью войти в Обще
ство истории Франции, а брат мой тем временем продолжал
слагать стихи и фантазерствовать. Любопытно, что позже это
привело к полному слиянию наших различных духовных тя
готений и вкусов.
«Достоинство моих книг, — вполне серьезно сказал один
библиофил, недавно продавший за очень большие деньги свою
библиотеку, — достоинство моих книг в том,
когда не раскрывал».
Пятница, 20 марта.
Клемансо, на обеде, где присутствовало несколько правых,
будто бы сочинил некий De profundis по Республике на бли
жайшее будущее и примерно в таких выражениях: «Молодежь,
365
враждебная Империи, возлагала двойную надежду на новых
людей: она верила в возрождение разума и в возрождение
нравственности; но, к сожалению, приходится признать, что
у властей предержащих в настоящее время разум и нравы,
быть может, стоят еще ниже, чем разум и нравственность лю
дей Империи».
Понедельник, 23 марта.
Сишель говорил сегодня вечером, что немецкий язык Ген
риха Гейне — совсем особый, почти его собственный язык, с
короткой фразой, беспримерной для германского языка, и вы
работанный, по мнению Сишеля, путем изучения французского
языка энциклопедистов, французского языка Дидро.
Вторник, 24 марта.
Сегодняшний вечер я провел в Одеоне. Порель начал со
слов: «Да, правда, наш сбор, в среднем, — всего две тысячи две
сти франков в день... но я очень доволен, очень доволен...» По
том, несколько мгновений спустя, он добавил: «Вот только,
если в пасхальную неделю не поднимутся сборы с пьесы, при
дется принять какое-то решение».
Иду на минутку к Леониде, в ее уборную; она приветлива,
но нервна, почти резка, — ее приветливость совсем другая, чем
в первые дни. В театре чувствуется дурное настроение, вы
званное пьесой, не приносящей денег; и все говорит мне о том,
что после трех десятков спектаклей ей суждено сойти с афиши.
Да, неоспоримо, публике не нравится простота этой драмати
ческой прозы: она желает, чтобы о жизненных катастрофах
рассказывалось языком бульварной кровавой драмы. А жиз
ненные трагедии, предложенные ее вниманию на языке реаль
ной жизни, вызывают в ней изумление! Они нарушают ее при
вычки.
Среда, 25 марта.
Сегодня мне попалось на глаза предисловие к одной нашей
исторической книге, которое я считаю
добно предисловию к «Жермини Ласерте» или к «Шери», и
мне пришла мысль все, что я написал как введение к моим ро
манам, к моим историческим и философским книгам, к созда
ниям моего воображения, собрать в отдельную книгу, под на
званием: «Предисловия и литературные манифесты» *. <...>
366
Суббота, 28 марта.
Выставка Бастьен-Лепажа: мотивы и композиции Милле,
переписанные в прерафаэлитской манере.
В Париже теперь попадаются на глаза странные созда
ния, женщины, словно вышедшие из книг По: я подозреваю,
что это русские студентки. Перед картиной Бастьена-Лепажа
стояла одна из них, рыжеватая блондинка, в черной бархатной
шапочке на самой макушке, — женщина с резким, изможден
ным, одухотворенным лицом, с выступающим подбородком, го
ворящим об упрямстве и решительности, скорее с фигурой
юноши, чем барышни, и в грубых, вульгарных ботинках, за
вершающих портрет.
Понедельник, 30 марта.
Сегодня вечером я пошел посмотреть, не изменился ли па
рижский бульвар? А вдруг внешние события вызвали тревогу
среди населения... Но нет, это обычный вечерний бульвар...
Я думаю, что Франция сейчас дошла до такого состояния, что
ей все нипочем *.
Вторник, 31 марта.
Проходя по Пале-Роялю, я читаю над кофейней «Ротонда»:
«Большая кофейня «Ротонда» сдается внаем». Положительно,
здания умирают, точно так же как люди, и тот Пале-Рояль,
что изображен на принадлежащей мне картине Дебюкура,
право, уже скончался.
Входя в Одеон, я всякий раз жду, что увижу или услышу
что-нибудь неприятное. Ох этот театр! Это отвратительное
нервное состояние, в котором он держит вас все время, пока
идет ваша пьеса! Я страшусь вечера, когда мне скажут: «С та
кого-то числа ваша пьеса больше не пойдет». И все же призы
ваю день, когда мне это скажут.
Понедельник, 6 апреля.
Да, осмеливаюсь сказать это: я восхищаюсь только совре
менниками. Послав к черту мое литературное воспитание, я
нахожу, что Бальзак гениальнее Шекспира, и заявляю, что
барон Юло действует на мое воображение сильнее, чем скан
динав Гамлет. Быть может, у многих создается такое же впе
чатление, но никто не имеет мужества признаться в этом —