Дневник. Том 2
Шрифт:
жизни среди нагромождения мертвых камней — несколько вы
сохших стариков, несколько детей и отощавших кошек: убо
гий, скудный мир хилых людей и колченогих животных. Зло
вещий церковный дом в этом приходе, который сделали местом
ссылки для согрешивших священников; предпоследний из оби
тателей этого дома убил церковного сторожа, сделавшись лю
бовником его жены. А возле дома зловещий сад — четыре жал
ких миндальных дерева за четырьмя
ше похожий на кладбище, чем на сад.
И со всех сторон это отгороженное от мира царство возне
сенного к небу одиночества окружают бескрайние просторы,
меланхоличное созерцание которых наводит на мысль, что
378
время бесконечно и его не измерить часами. И я подумал:
должно быть, жизнь, проходящая в таком одиночестве, и по
стоянное созерцание мира с высоты птичьего полета не мо
гут не создавать у людей, даже самых грубых, особый склад
ума.
После завтрака в жалком постоялом дворе городка Мист
раль прочитал нам свою поэму, названную «Щекотка». Он
показался мне красивым, крепким крестьянином, только что
сбросившим рабочую куртку, но очертания его подбородка и
шеи слегка деформированы, как у кафешантанных певцов.
Доде, который позволил себе выпить немного местного вина,
после того как съел изрядное количество колбасы, Доде в
шляпе, которую Мистраль украсил зеленой веточкой, и с поло
сатым дорожным пледом на плечах, восседал в нашем экипаже
с победоносным видом красивого подвыпившего каталонца.
Понедельник, 28 сентября.
Сен-Реми, праздничный день.
Маленький город в Провансе под большими платанами,
дома с навесами, увитыми вьющимися растениями, двери с хол
щовыми занавесками. Эти платаны вдоль улиц-бульваров, со
сплетающимися вершинами над снующими взад и вперед про
хожими, образуют живописную перспективу и напоминают ка
менные переплетения готических сводов в старинном соборе.
Они красивее, чем «Каштановая аллея» Теодора Руссо, эти ал
леи платанов, с белесоватыми стволами, стрельчатыми арками
ветвей, солнечными зайчиками, играющими в бледно-зеленой
листве, и пестрой, обрызганной солнцем толпой, гуляющей под
мягкой тенью сводов. Как странно, что ни один известный пей
зажист не догадался написать такую улицу-бульвар!
Внезапно под большими деревьями возникает очарователь
ное зрелище: бесконечная цепь танцоров и танцовщиц, гото
вящихся к пляске на вечерней улице — они выступают пара за
парой, с некоторой театральностью; девушки
блазнительны в прелестных арлезианских костюмах, в которых
даже дурнушки кажутся хорошенькими.
Среда, 6 октября.
У этого Доде поистине дьявольская энергия! Несмотря на
жесточайшие боли, он все утро трудится над «Сафо»; а вечером
неустанно шагает из конца в конец длинной галереи, опираясь
379
на руку хозяйского сына, так как от боли не может присесть,
хотя время от времени то одна, то другая нога у него подги
бается, как будто внезапно пронзенная пулей.
Воскресенье, 18 октября.
Депеша от Доде: по просьбе Пореля, он извещает меня,
что пьеса «Рене Мопрен», сделанная Сеаром по моему роману,
принята к постановке.
Пятница, 23 октября.
Просто поразительно, какие нелепые репутации создают ху
дожникам литераторы! Сегодня мне попался в руки альбом Ро
дена, о котором я столько раз слышал как о сногсшибательном
художнике. Но, боже, до чего немыслимо наивны его рисунки!
Бузнах рассказывал сегодня вечером у Шарпантье, что
Тюрке сказал ему по поводу «Жерминаля»:
— При Республике жандармы не могут стрелять в народ! *
— Но позвольте вам заметить, что это происходит при Им
перии, — возразил соавтор Золя.
— Вот как, в самом деле, а я и не заметил... Но не в этом
суть...
Четверг, 29 октября.
Сегодня ночью мне не давала спать статья этого маньяка
Эннекена о Флобере: мой бессонный мозг находил все новые
возражения, оговорки, ограничения безудержным восторгам
критика... Ибо Флобер в полной мере обладает тем талантом, ко
торый дается бешеным прилежанием, но никогда не бывает
озарен свыше, никогда не поражает нас неожиданностью,
вспышками гениального воображения; в сущности, он лишь
первый ученик, величайший первый ученик, что и говорить, но
не более того... И я убежден, что через пятьдесят лет о нем бу
дут судить именно так, как я сужу сейчас. Изучая его без бла
гоговения, мы увидим, что свои готовые изделия он обрабаты
вал более тщательно, с большим упорством, чем другие, весь
обливаясь потом, но он всегда брался только за старое и ничего,
абсолютно ничего не внес нового в литературу своего