Дневник. Том 2
Шрифт:
Сцена из пьесы Л. Н. Толстого «Власть тьмы».
Постановка в Свободном театре. (Зарисовка А. Мари)
циана на знаменитом портрете; * томный взгляд из-под полуопу
щенных век, теплые тени вокруг глаз и тонко очерченного рта;
невысокий лоб и прямой нос — весь ее облик очень напоминает
галло-римские бюсты в Арльском музее, у которых к чисто
греческому типу примешана капля вульгарности, свойственной
современным марсельцам.
Ужин прошел в несколько сдержанной
сли собравшихся устремляются к завтрашнему дню, в том умо
настроении, в каком проходят ужины после премьеры, не имев
шей сногсшибательного успеха. И после ужина истинным удо
вольствием для всех были имитации Жибера, который в конце
концов, по выражению г-жи Шарпантье, сумел разморозить
даже Золя, скучающий и недовольный вид которого сегодня
всем бросился в глаза.
Суббота, 19 декабря.
В сущности, я знаю пока только две истинно современные
пьесы: «Анриетту Марешаль», имеющую тот недостаток, что
она первая, и затем «Сафо». Нельзя же принимать в расчет
совместную стряпню Золя и Бузнаха, даже «Терезу Ракен»: *
в ней есть новшества, идущие от романа, но сценических нов
шеств — никаких.
Сейчас, когда я отошел от литературы, никто и не подозре
вает, каким ценным советчиком я остался для других авторов
даже в области театра и чем мне обязана эта самая пьеса
«Сафо». Во-первых, я выбросил кучу красивых книжных фраз,
чуждых разговорному языку. Затем, по моему совету рассказ
Дешелета о смерти Доре был построен совсем иначе, чем в
книге: Дешелет сообщает об этом теперь в самом конце своего
монолога, совершенно неожиданно для зрителя. Далее, в тре
тьем действии я смягчил роль отца; кстати, это единственное
место в пьесе, которое я считал опасным, вопреки мнению Ко-
нена. И, наконец, в пятом действии я заставил выбросить ду
рацкое появление дядюшки Сезара, что сделало развязку ори
гинальной, — это было признано всеми настоящими ценителями.
Воскресенье, 20 декабря.
У японцев прикладное искусство стоит на такой высоте, что
у них невозможно, как у нас, провести четкую грань между ре
меслом и собственно искусством, между резчиком по дереву и
художником. В Японии между акварелистом, пишущим каке-
25 Э. и Ж. де Гонкур, т. 2
385
моно* (единственный вид японской живописи), и лакировщи
ком существует полное равенство. Правда, следует отметить,
что чаще всего
ник — одно и то же лицо.
«Ну вот, вы и дождались, вот он, ваш новый театр!» — с
такими словами Доде входит ко мне на Чердак, с трудом пере
двигая больные ноги, как в самые плохие месяцы прошлого
года. «Да, да! «Матен» * собирается напечатать статью о новом
театре, и Дюре поручено интервьюировать на эту тему вас,
Золя и меня».
Разговор тут же переходит на «Сафо», и Доде прямо заяв
ляет перед всеми присутствующими, что рассказ Дешелета был
переделан по моим указаниям; затем речь заходит о том, с ка
кой осторожностью следует выводить на подмостки правду и
какой тонкой дозировки правды и вымысла требует театральное
зрелище.
— На эту тему, — говорит Доде, — есть хорошая история про
женщину в омнибусе; мне уже случалось ее рассказывать, и,
по-моему, она имеет прямое отношение к театру. В омнибус са
дится женщина в черном; ее траур, поведение, выражение лица
побуждают соседа спросить, какое несчастье ее постигло. И пе
ред растроганными пассажирами всего омнибуса и сморкаю
щимся, чтобы скрыть слезы, кондуктором женщина рассказы
вает, как умер ее первый, а за ним и второй ребенок. Но вот
она принимается рассказывать о смерти третьего, и интерес
пассажиров заметно ослабевает; когда же она доходит до смерти
четвертого, съеденного крокодилом на берегу Нила, — а он,
наверное, мучился больше всех, — весь омнибус разражается
смехом... Эту историю про женщину в омнибусе каждый дра
матург должен постоянно держать в голове, когда он пишет
пьесу.
Мы посмеялись, а затем принялись анализировать поведение
зрителей во время премьеры. Лоррен, который сидел в ложе
г-жи де Пуальи, рядом с г-жой Галиффе, рассказал нам, как
приняли пьесу великосветские индюшки, — этих женщин, при
выкших скрывать всякое искреннее чувство под светским лоском,
особенно шокировали страстные вопли в сцене разрыва; некото
рые тут же признавались, что у них расставанья проходили
куда тише, куда благопристойнее.
Тут Доде справедливо заметил:
— Мою пьесу, как и мою книгу, поймут и оценят мужчины,
потому что каждый найдет в ней кусок собственной жизни: но
женщины ее никогда не примут, и вот почему: в проститутке
386
есть какая-то возбуждающая нашего брата грязца, но порядоч
ной женщине этого не понять... она даже завидует девкам, так