Дневник. Том 2
Шрифт:
щий женского целомудрия человек, как Золя, может считать их
правдоподобными. Женщина целомудренная в некоторых об
стоятельствах, быть может, и согласится воспользоваться на
ночь гостеприимством мужчины, но никогда, ни за что на свете,
она не разденется и не останется при нем в одной сорочке; и я
убежден, что истинно целомудренная женщина скорей даст
обесчестить себя целому полку, чем покажется голой мужчине,
с которым она еще не спала! — Я всегда рад
его книгах: это, по крайней мере, хоть один человек, которого
он действительно изучил, — ведь он, кажется, так мало знал лю
дей, и мужчин, и женщин. Но право, встречаться с ним дважды
в одном романе, где он выкроил из своей особы двух персона
жей: Сандоза и Клода, — это уж чересчур! Скоро, по примеру
Гюго, в книгах Золя все персонажи станут самим Золя, и я не
удивлюсь, если в недолгом времени он воплотится и в своих ге
роинь... О, хо, хо! Разница будет не так уж велика! В сущности, Золя из «Творчества», книжный Золя просто уморителен!.. Что
за мягкий, ласковый, сердечный добряк, — когда он угощает
друзей жарким или рыбой, он похож на этакого Христа-натура-
листа, который делит плоть и кровь свою с учениками. Затем он
немного перебарщивает, отдавая дань сыновней любви, поклоне
нию любимой матери, с показной сентиментальностью, вконец
истрепанной от постоянного употребления художником Мар-
шалем. И право, у него опять слишком много всяких «Черт по
бери!» и чрезмерное количество сквернословия и непристойно
сти. Он устраивает сцену жене из-за того, что живот у нее
изуродован материнством, — у меня подобная сцена лишь наме
чена, — и сцена эта дает почувствовать, что написавший ее че
ловек — грубая скотина; право, не знаю, где он встречал таких
художников... Но разве художников изобразил он в своей книге?
Это плотники, кровельщики, ассенизаторы... У самых распущен
ных художников под всей их распущенностью просвечивает по-
396
рой что-то selected 1 (как говорят англичане), отличающее их
от грубых рабочих... Кой черт! Я же знал Мане, он ни в малей
шей мере не был похож на поденщика от живописи, именуе
мого Клодом.
Что касается революционных идей Золя в области искус
ства, то это, как всегда, явное пережевывание тирад и бравур
ных пассажей Шассаньоля и других. И везде — больше чем
где-либо —
«Манетты Саломон» на Кориолиса находит своего рода зри
тельное помешательство, он хочет, чтобы все его картины, все
полотна сверкали, как драгоценные камни. И что же — Клодом
у Золя, перед самоубийством, овладевает такое же безумие. Но,
черт подери, наш Золя ведь хитрец, он переделывает на свой
лад зрительное помешательство, которое стащил у меня! Он за
ставляет своего художника вписывать рубины в пупок и поло
вые органы изображенного на полотне натурщика; и этому по
мешательству, заимствованному из описания последних лет
жизни Тернера, — чисто эстетическому, безобидному помеша
тельству, не имеющему у меня никакого скрытого смысла, Золя
придает грязный, бесстыдный оттенок, и это даст ему возмож
ность продать лишних несколько тысяч экземпляров книги.
А самоубийство в конце романа — разве не похоже, что эта раз
вязка появилась от постоянного общения с Бузнахом?
По существу, Золя занимается лишь перелицовкой литера
туры, и теперь, закончив переделку «Манетты Саломон», он
собирается перекроить «Крестьян» Бальзака *.
Суббота, 10 апреля.
В четыре часа случайно зашел к Шарпантье, где застал
Золя, и заговорил с ним о его книге, с честным намерением вы
сказать ему некоторые свои соображения, разумеется со всей
деликатностью, какую принято соблюдать между собратьями по
вере.
Итак, я сказал ему, что нахожу очень тонким и изящным
описание любви Кристины, раскрывающейся во время целомуд
ренных посещений ею художника; но мне кажется, что начало
и завершение этой любви неправдоподобны... Тут он прервал
меня, говоря, что в жизни все бывает, все бывает... В ответ я
заметил, что не уверен в этом... и что нам, в особенности ему,
ставшему во главе натурализма, надлежит создавать произве-
1 Утонченное ( англ. ) .
397
дения более правдивые, менее надуманные, чем создает самый
отъявленный спиритуалист. Затем я сделал еще одно критиче
ское замечание, что, по-моему, он напрасно вывел себя одно
временно в двух обличиях, Сандоза и Клода, и снова отозвался
с похвалой о начале романа. Тут Золя сделался молчаливым,
лицо его как-то посерело, и мы расстались.
В семь часов мы снова встретились, супруги Золя и я, на
званом обеде у Доде. Сразу же по поводу выставленной Ра-