Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

В предисловии к своему новому роману Мопассан, ополчив

шись против артистического стиля, целит в меня, хотя и не

называет моего имени *. Уже в связи с подпиской на памятник

Флоберу и со статьей в «Жиль Бласе» * я заметил, что искрен

ность Мопассана оставляет желать много лучшего. Сегодня же

я одновременно познакомился и с упомянутым выпадом против

меня в печати, и с пришедшим по почте письмом, в котором он

свидетельствует мне свое

восхищение и привязанность. Таким

образом, этот нормандец сам вынуждает меня думать, что нор

мандской хитрости ему не занимать стать. Впрочем, Золя и

раньше говорил мне о нем, что это король лгунов... < . . . >

Четверг, 19 января.

Сам не знаю, как коснулись сегодня мои руки туалетного

зеркальца моей матери, как сдвинули его крышку; зеркальце

приоткрылось, и, глядя на его словно потускневший, нездешний

437

свет, я представил себе изысканную фантастическую новеллу о

впечатлительном человеке, которому при определенном душев

ном состоянии может на миг почудиться, будто в зеркале,

выплывшем из мрака, он вновь находит отражение любимого

лица, запечатленное там, в глубине, навек. <...>

Суббота, 21 января.

Сегодня утром, вместе с Доде, ко мне пришел на завтрак

Порель, и я прочел ему первую половину пьесы до завтрака,

а вторую — после.

Первая половина пьесы, казалось мне, была выслушана

с одобрением, но в глубине души я все же опасался, что это

только видимость одобрения — чтобы не омрачать завтрака, и я

боялся, не послужит ли Порелю предлогом для отказа какая-

либо сцена из второй части. Поэтому, когда, при чтении седь

мой сцены *, его физиономия стала совсем кислой, я подумал:

«Так и есть! Он мне откажет».

Но вот чтение закончилось, и Порель попросил меня слегка

переделать сцену в «Черном шаре»; * такого рода бал, считает

он, нужно показать как бы сбоку, только один уголок зала; он

попросил также убрать седьмую сцену. «Я поставлю спек

такль, — сказал он, — поставлю и с этой картиной, если вы по

требуете, но, по-моему, она компрометирует пьесу... Учитывая

обстоятельства, при которых вы писали ее, вы должны понимать,

что все ваши враги только и ждут, как бы наброситься на вас...

Пусть же у них будет возможно меньше поводов к вам при

драться!»

Замечание Пореля насчет бала в «Черном шаре» совершенно

справедливо: сцена станет более выразительной... Что же до

седьмой сцены, — в романе это обед в Венсенском лесу, —

то

она действительно опасна своим грубым комизмом, однако снять

ее — значит убрать важный кусок биографии Жермини; кроме

того, я понимал ее как сцену комическую и намеренно вставил

между двумя драматическими сценами. Но так и быть! Каждому

автору, влюбленному в свое искусство, дозволено питать на

дежду, что когда он умрет, его пьесы будут играть такими,

какими он их написал. И я согласился. <...>

Среда, 1 февраля.

Передав свою пьесу Порелю, я не могу не думать о всевоз

можных неприятностях, которые, безусловно, повлечет за собой

представление этой пьесы. Порель считал гвоздем спектакля

438

сцену обеда с семью девочками и прислуживающей им Жер-

мини Ласерте, — сцену, от которой он ждал наибольшего

успеха, — и вот в газетах напечатана заметка о том, что появ

ление на театральных подмостках актеров и актрис, не достиг

ших шестнадцатилетнего возраста, будет воспрещено.

А потом, я предчувствую, начнутся столкновения и баталии

из-за совершенной оригинальности пьесы!.. А потом я опасаюсь

обычной оглядки и трусости Пореля в работе над пьесой, вслед

за смелым решением принять ее и за отвагой первых минут.

И, право, мне очень досадно думать, что из-за споров и раз

ногласий ее могут не поставить будущей зимой; уж гораздо

лучше не держать меня целый год в ожидании, а дать мне напе

чатать ее сейчас. <...>

Среда, 15 февраля.

Получил письмо от Антуана, где он сообщает, что в будущем

сезоне будет ставить в Свободном театре «Отечество в опасно

сти», — любопытно, что как раз в эту самую минуту я вписывал

в мой «Дневник» извещение о том, что эта пьеса пойдет во Фран

цузской Комедии. <...>

Суббота, 18 февраля.

< . . . > Я испытываю к импрессионистической школе какое-то

недоверие, потому что, как мне кажется, она еще менее спо

собна почувствовать и оценить предмет искусства, каков бы он

ни был, чем школа Бугеро и Кабанеля. Для нее существует

лишь один предмет искусства: ее собственная живопись.

Воскресенье, 26 февраля.

< . . . > Роден признался мне в следующем: чтобы вещи, вы

полняемые им, полностью его удовлетворили, они с самого на