Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

лица, а портрет улыбки. Таулов, датский пастелист, пишет

вешние воды, у него вода играет оттенками раздробившегося

в призме лунного луча.

У женщин на вернисаже вид слегка помешанных, эксцент

ричная повадка, сногсшибательные туалеты: это создания, со

вершенно не поддающиеся классификации, такие загадочные,

что и не определишь — порядочная перед тобой женщина или

нет, и даже — парижанка она или иностранка.

Пятница, 30

мая.

В Свободном театре — «Привидения» Ибсена. Положительно

парижская публика прощает иностранным драматургам длин

ноты!.. < . . . >

Пятница, 20 июня.

На кладбище Монмартр. Сегодня исполнилось двадцать лет

со дня смерти моего брата, я пережил его на двадцать долгих

лет. < . . . >

Воскресенье, 22 июня.

< . . . > У молодых, посещающих мой Чердак, таких, как Мо-

рель, как Февр, нет никакого чувства родины. Для них родина

означает только обязанность какую-то часть своей жизни быть

солдатом; им все равно, к какой принадлежать национальности,

они Согласились бы на любую, лишь бы не нести воинской

службы. Их извиняет лишь одно — в 1870 году эта молодежь

еще не была зрелой, она не испытала того, что испытал муж

чина сорока, пятидесяти лет.

32

Э. и Ж . де Гонкур, т. 2

497

Воскресенье, 6 июля.

Да, они заставляют призадуматься, — как правильно заме

чено в одной из утренних газет, — эти русские нигилисты *, эти

бескорыстные мастера уничтожения, обрекающие себя на

жизнь, полную лишений, нищеты и преследований во имя

своего дела смерти, — и притом не ожидая награды ни в этой,

ни в будущей жизни, а словно повинуясь одному лишь ин

стинкту, животной потребности разрушения! < . . . >

Понедельник, 7 июля.

Отъезд в Шанрозе.

Среда, 9 июля.

< . . . > Беседуем на террасе о Гюго, и г-жа Локруа сооб

щает некоторые подробности его жизни на Гернсее. Летом Гюго

поднимался очень рано, в три часа утра, и работал до полудня.

После полудня — только чтение газет, ответы на письма, кото

рыми он занимался лично — секретаря у него никогда не

было, — и прогулки. Характерная черта: строжайшая упорядо

ченность жизни. Например, ежедневно двухчасовая прогулка, и

всегда по одной и той же дороге, чтобы ни на минуту не опоз

дать; г-жа Локруа изнемогала от необходимости видеть один

и

тот же пейзаж, а Гюго ей говорил: «Мало ли что может

нас задержать, если мы выберем другую дорогу!..» Все ложи

лись спать в половине десятого, по выстрелу из пушки, хозяин

дома требовал, чтобы к этому времени все уже были в постели,

и сердился, когда узнавал, что г-жа Локруа еще возится в своей

комнате.

Человек железной выносливости — вот каков был Гюго; до

последних дней он не потерял ни одного зуба и в год смерти

еще разгрызал своими старыми зубами абрикосовую косточку...

А глаза! Он работал на Гернсее в стеклянном фонаре без

штор, который был так залит светом, что можно было ослепнуть

и плавились мозги в черепе. < . . . >

Четверг, 10 июля.

<...> Ризенер, которая все никак не выйдет замуж —

сначала она дала обещание Тиссо и позволила ему надстроить

в доме еще один этаж для их будущих детей, а потом отка

зала, — в настоящее время, как и некоторые другие юные «ста

рые девы», подражает мне и использует свое близкое знаком

ство с Шенаваром, чтоб выудить у него воспоминания о жи-

498

вописи; и вот сегодня она рассказала нам занятную историйку

о Коро.

Коро пришел к Дюпре и очень тепло отозвался о картинах,

развешанных по стенам ателье; Дюпре прервал на середине его

похвальную речь следующими словами: «Я должен сказать, что

те три картины, которые вы больше всего похвалили, принад

лежат не мне... Они написаны одним молодым человеком, с ко

торым вас нужно свести». Этим молодым человеком был Руссо.

И Коро, выходя из бедной мастерской Руссо, сказал Дюпре:

«За этой дверцей живет наш с вами учитель». <...>

Четверг, 31 июля.

Сегодня утром Доде искренне, как мне показалось, хвалил

меня за «Дневник»; он сказал, что был поражен силой и вели

чием моего писательского мастерства. < . . . >

Пятница, 1 августа.

Время от времени я испытываю усталость от ведения

этого дневника; но в дни душевной вялости, когда утомление

дает себя знать, я говорю себе, что должен обладать энергией

тех людей, которые, умирая во льдах или под тропиками, про

должают вести свои записи, ибо история жизни XIX века, ка

кой я ее описываю, будет действительно интересна для других

веков. <...>

Понедельник, 4 августа.

Думая о сказочных открытиях нашего века, таких, как фоно