Дневник. Том 2
Шрифт:
после окончания церемонии Сеар пришел поздравить меня, и
мы обнялись перед портретом Флобера, словно его тень посред
ничала при нашем сближении.
Торжества закончились в половине четвертого; к этому вре
мени дождь усилился, а ветер превратился в ураган. Утром, в
поезде, Мопассан всю дорогу тешил нас обещанием «ленча», но
наш уважаемый нормандский коллега запропал у какого-то род-
507
ственника, и никакой «ленч» не состоялся. Пришлось
привал вместе с Мирбо в кофейне и пить грог — так убили два
с половиной часа в ожидании обеда. А Бауэр, приехавший на
день раньше посмотреть спектакль «Саламбо» *, рассказал, что
директор проявил трогательное внимание к театральным кри
тикам: отправил в конверте каждому из них ключи от закулис
ного помещения, предварительно наказав своим хористкам быть
предельно любезными с представителями парижской прессы, —
так что в результате, когда пришло время приступить к еде,
Бауэр покинул нас, чтоб пообедать наедине с одной из этих
крошек, приглашенной им накануне.
Наконец — слава богу! — пробило шесть, и мы уселись за
стол в заведении Менеше; обед так себе, как всегда, местное
дежурное блюдо — знаменитая руанская утка, к которой я от
ношусь весьма сдержанно.
Но обед забавен беспорядочным разговором, перескакива
ющим с будущего захвата мира китайской расой на излечение
чахотки по методу доктора Коха, с путешественника Бонвало
на руанского библиотекаря Пиншенона, дрожащего, как бы его
целомудренные земляки не узнали, что именно он исполнял
когда-то роль золотаря в публичном доме — в непристойной
пьеске Мопассана «Лепесток розы», разыгранной в ателье
Беккера; от вопроса об удушении уток — естественный переход
к удушьям астматиков, чей почерк распознается по усеивающим
бумагу точечкам, которые образуются во время приступов,
когда перо выпадает из руки. Беседа идет вкривь и вкось, ее
вдохновенно поддерживают молодой редактор газеты «Новел
лист» *, автор идущей в Свободном театре пьесы «Семья худож
ника» — человек смышленый, живой и шустрый, как котенок, и
нотариус-философ, автор «Завещания современного человека»,
чье бледное лицо приобретает при газовом свете странную бе
лизну мела.
В 8 часов 40 минут — отбываем курьерским в Париж.
Суббота, 29 ноября.
< . . . > Сегодня вечером, в десять часов, у Антуана, на улице
Бланш, состоится чтение моей «Девки Элизы». Ажальбер чи
тает с чувством, и присутствующая здесь актерская братия
взволнована.
лодой, весьма талантливый актер Жанвье — благочестивого сол-
508
датика, а некая венгерка *, недавно приехавшая в Париж и до
сих пор игравшая только в пьесах Шекспира, — проститутку
Элизу.
Среда, 3 декабря.
Не знаю, как это получается, что беспокойная мысль лите
ратора всегда, всегда находит пищу для своей деятельности,
так что если б писатель жил целых сто лет, сохраняя работо
способность, то и тогда он бы вечно торопился, задыхаясь от
работы.
Понедельник, 8 декабря.
Утром был сильно удивлен. Вчера я говорил Доде: «Все, кто
посещал обеды у Маньи, говорят между собой, что Гонкур сте¬
нографически точно воспроизвел высказывания Ренана, но я
убежден, что если бы обратился к этим людям, то они в один
голос заявили бы, что Ренан не произнес ни слова из приписан
ных мною ему высказываний». И вот из напечатанного сегодня
утром интервью с Бертело, близким другом Ренана, для тех, кто
умеет читать между строк, явствует, что Бертело совсем не под
держивает обвинений в клевете, которые мне адресует его друг.
Наконец, читаю в «Фигаро» — я всегда готов к гнусному ве
роломству этой газеты — статью Маньяра, в которой он, сни
сходительно поругивая мои «разглашения», говорит, что «Днев
ник» дышит подлинной правдой фактов.
В этих интеллектуальных битвах, которые уводят вас от
спокойной и размеренной обывательской жизни, держа ваш ум
в состоянии воинствующего подъема, есть нечто подобное
опьянению, испытываемому людьми в настоящем бою.
Вторник, 16 декабря.
От меня не укрылось, что чета Доде недовольна моей по
хвалой г-же Доде как писательнице, — похвалой в записи «Днев
ника», сделанной после моего первого визита к ним. Хорошо
зная Доде, я прекрасно понял, что, когда он упомянул об ого
ворках, с которыми я похвалил отредактированные «Мемуары»
принцессы, он, в сущности, намекал на мою оговорку при
оценке описания стены в произведении его супруги.
Сегодня за обедом у Шарпантье г-жа Доде уверяет меня —
хотя, конечно, лукавит, — что и она и муж благодарны мне за
мой отзыв, но многие ее приятельницы будто бы находят, что
я мог бы проявить больше любезности. < . . . >