Дневник. Том 2
Шрифт:
Короля, характерный для старого режима.
Я не хочу сейчас вступать в дискуссию по поводу бесед, ко
торые передаются в последнем томе, — впрочем, господин Ренан
заявляет, что он их вообще не читал, однако, ручаюсь за это своей
честью, — а люди, знающие меня, могли бы подтвердить, что
никогда не слышали из моих уст ни одного лживого слова, —
записи бесед, приведенные в четырех опубликованных томах
«Дневника», являются, если можно
1 Обозреватель ( англ. ) .
501
фическими отчетами и воспроизводят не только мысли участву
ющих в беседе лиц, но чаще всего даже их выражения. И я
верю, что каждый незаинтересованный и проницательный чита
тель, знакомясь с ними, убедится в моем желании, в сознатель
ном моем стремлении правдиво изображать людей, чьи пор
треты я набрасываю, и в том, что ни за какие блага мира я не
стал бы приписывать им слова, которых они не говорили.
Господин Ренан называет меня «господином с длинным
языком». Я принимаю упрек и ничуть этого не стыжусь, тем
более что мой «длинный язык» повинен не в разглашении све
дений о частной жизни людей, а всего лишь в обнародовании
мыслей и идей моих современников, документов интеллекту
альной истории века... Да, повторяю еще раз, я ничуть этого но
стыжусь. Ибо с тех пор, как существует мир, все мало-мальски
интересные мемуары были написаны только теми, у кого был
«длинный язык»; мое преступление состоит только в том, что я
еще жив, хотя прошло целых двадцать лет с того времени, когда
из-под моего пера вышли эти записи; но, по-человечески говоря,
не могу же я испытывать из-за этого угрызения совести.
(Спускаясь по лестнице.) «И право, у господина Ренана был
столь длинный язык в отношении Иисуса Христа, что он дол
жен был бы позволить немного почесать язык и на свой счет».
Среда, 5 ноября.
Видя выставленный повсюду роман Доде «Порт Тараскон»,
читая о нем восторженные статьи, думая о его неслыханном
успехе, я, как искренний друг автора, не забываю и о том, что
эта книга, написанная ради большого куша, дает повод для тай
ного злорадства Золя, позволяет Гюисмансу упрекать Доде в
делячестве... Я и сам мог бы ему сказать многое насчет его
книги, будь он здоров, но в ответ, разумеется, услышал бы
только одно: «У меня дети!»
и должен оставаться холостяком, не должен вечно быть озабо
чен мыслями о приданом для своего потомства. <...>
Воскресенье, 9 ноября.
По-прежнему приходится работать, не слыша ни слова одоб
рения. Ни одной статьи о моем «Дневнике», ни одной ссылки на
мою книгу об Утамаро. Нет, повторяю еще раз, мои современ
ники не избалуют меня похвалой.
Преклонение известной части, а вернее сказать, большин-
502
ства молодых писателей перед литературой, где действующие
лица и обстановка взяты из прошлого, преклонение, в силу ко
торого они восторгаются романом «Саламбо» больше, чем «Гос
пожой Бовари», напоминает мне почтительное восхищение по
сетителей галерки пьесой, где действующие лица и декорация
взяты из эпохи нашей старой монархии.
Незачем закрывать на это глаза: притчи Ренана и вымыслы
двух его подпевал — Анатоля Франса, с этими сказками вроде
«Таис», и Леметра с некоторыми его повестями * — знаменуют
решительный возврат к литературе, порывающей с реально
стью, с жизненной правдой, означают реакцию, которая, безу
словно, будет усиливаться в ближайшие годы... Но можно не
сомневаться, что мумиеподобным, чучелообразным существам,
которые выведены в архаических измышлениях этих господ,
не суждено длительное бытие! <...>
Пятница, 14 ноября.
Разве не странно, что Доде, латинист куда более сильный,
чем я, постоянно проводящий бессонные ночи за чтением таких
могучих мастеров, как Монтень, Рабле, Паскаль, Шекспир и
Гете, — не обладает таким выработанным стилем, как мой?
Воскресенье, 23 ноября.
Всю ночь не сомкнул глаза из-за боязни проспать час отъ
езда. В три часа зажег спичку и посмотрел на часы. В пять
поднялся с постели.
Такая погода, что и собаку на улицу не выгонишь, а я еду
на вокзал и вот, наконец, сижу в Руанском поезде вместе с
Золя, Мопассаном и другими.
Этим утром меня поразил скверный вид Мопассана, его
чрезмерная худоба, кирпичный румянец, какая-то печать на
лице, как говорят в театре, и болезненная неподвижность
взгляда. Мне кажется, он не жилец на этом свете. Подъезжая
к Руану, пересекаем Сену, и Мопассан, показывая на покры