Дневник. Том 2
Шрифт:
Завтрак в обществе Сары Бернар у Бауэра, который любезно
взялся уговорить ее сыграть в «Актрисе Фостен».
Квартира на седьмом этаже, обставленная знаменитым де
коратором в грубо-восточном японском вкусе, но полная света
и солнца.
Является Сара в платье жемчужно-серого цвета, расшитом
золотым суташем, платье свободного покроя, не пригнанном в
талии, типа туники. Бриллианты у нее только на лорнете —
ими усыпана вся ручка. На голове убор
хожий на ночного мотылька, а из-под него, как неопалимая ку
пина, выбиваются пышные волосы и светятся глаза с прозрач-
но-голубыми зрачками, осененные черными ресницами.
Садясь за стол, она жалуется на свой малый рост — ноги у
нее на самом деле не длиннее, чем у женщин эпохи Возрожде
ния, и сидит она все время боком, на кончике стула, точь-в-точь
как маленькая девочка, которую посадили за стол со взрослыми.
И тут же начинается живой, увлекательный, огненный поток
слов; она рассказывает о своих турне по свету и сообщает такую
любопытную деталь: после того как в Соединенных Штатах был
сделан анонс о предстоящих ее гастролях, — он делается всегда
за год до самих гастролей, — понадобилась целая армия учите
лей французского языка, чтобы подготовить тамошних молодых
людей и мисс, — научить их понимать текст пьес, которые ей
предстояло играть, и следить за развитием действия. Потом
она рассказала историю ее ограбления в Буэнос-Айресе, где во
семь человек, составлявшие ее охрану, получили такую дозу
36*
563
снотворного, что ничего не слышали; чтобы разбудить Сару, ее
пришлось сбросить с кровати, а ее собака спала трое суток под
ряд.
Я сижу рядом, совсем рядом с Сарой, — у этой женщины,
которой уже под пятьдесят и которая обходится без румян и
даже без рисовой пудры, цвет лица как у девочки, юношески
розовый, и тонкая, нежная кожа, удивительно прозрачная на
висках, покрытых сетью тончайших голубых жилок. Бауэр ска
зал мне, что этот цвет лица — свидетельство ее второй молодо
сти, наступившей в определенном критическом возрасте.
С минуту Сара говорит о своем режиме, о гирях, которые она
поднимает по утрам, о горячей ванне, в которой лежит по часу
каждый вечер. Затем она переходит к людям, которых она
знала, с кем встречалась, — рисует их портреты. Она изображает
нам Рошфора, разъяренного против Пастера, коего он считает
шарлатаном, обманщиком; в конце его яростной тирады, когда
он воскликнул: «Ловко получается — вы берете собаку...» — его
пригвоздила к
в ответ памфлетисту: «И вы ее кусаете?» — острота, достойная
XVIII века, но Рошфору она не показалась смешной!
Потом она рисует нам Дюма-сына, похваляющегося остро
умными замечаниями, которые он якобы сделал тому-то и тому-
то, но которые на самом деле придумал лишь после того, как
эти люди ушли. Так и она однажды устроила ему скандал из-за
одного словечка, — он хвастался какому-то приятелю, что сказал
его Саре, а в действительности состряпал его уже после ее
ухода.
Говоря о том и о сем, она вдруг набрела на Гриффона, брата
г-жи де Курмон, — было время, когда в этой семье опасались,
что он женится на Саре. Она рассказала нам, что он входил в
компанию юнцов, которые ежевечерне являлись к ней в убор
ную в Одеоне, что однажды он наконец добился у нее разреше
ния прийти к ней домой, и когда в тот вечер она вернулась из
театра, он стоял в передней и спрашивал у трехлетнего сына
Сары: «Вашей сестры нет дома?» — «Но ведь это мой сын», —
невзначай сказала ему Сара. Бедняга Гриффон был как громом
поражен, схватил свое пальто и целых три недели не показы
вался ей на глаза. «Гамлет, настоящий Гамлет... — говорит о нем
Сара. — Он занимался живописью, без всякого успеха, соби
рался писать какую-то дрянную книжку... Он очень умен, он
пишет чудесные письма, но он только критик, в нем нет ничего
от созидателя».
Эта женщина, бесспорно, обладает природной любезностью,
564
желанием нравиться, но не нарочитым, а естественным. Со мной
она была очаровательна, сказала, как она польщена, что я
вспомнил о ней, и проявила искреннее желание играть в моей
пьесе. И у меня есть основание думать, что если она не бу
дет играть, то лишь из-за своей сестры, — она сообщила нам,
что ей придется отправить сестру в лечебницу. Во вторник
я у нее обедаю, вместе с Бауэром, — он прочитает ей мою
пьесу.
То ли от завтрака, то ли от усталости — днем мне пришлось
вернуться в Париж, чтобы найти переписчика на машинке, — но
только вечером, когда я пришел домой, у меня сделался при
ступ.
Вторник, 17 октября.
Вечером обед у Сары, читаю «Фостен».
Небольшой холл, или, скорее ателье, где принимает трагиче
ская актриса, чем-то напоминает театральные декорации. Вдоль