Дневник. Том 2
Шрифт:
В сегодняшних утренних газетах все наперебой спешат под
сунуть матрас под упавшего Флобера. Представляю себе, что
было бы, если бы эту пьесу написал я, если бы вчерашний
вечер довелось пережить мне, — какие поношения, какой шквал
оскорблений, какую брань обрушила бы на меня пресса. А за
что? Все за то же — за жизнь, полную напряженных усилий,
труда, преданности искусству.
Воскресенье, 15 марта.
Я
углы рта у него опущены; временами он понижает свой громо
вой голос, словно говорит в комнате больного.
После ухода Золя он не выдержал и сказал мне с большой
горечью:
— Мой дорогой Эдмон, что и говорить — это страшнейший
провал...
И после долгого молчания закончил фразу словами:
— Бывают и такие катастрофы!
По сути дела, такой провал плачевен для любого романиста:
ни одного из нас теперь не будут играть лет десять.
Среда, 1 апреля.
Прочел «Искушение святого Антония». Вымысел, основан
ный на выписках из книг. Оригинальность, неизменно напоми-
182
нающая Гете. В общем и целом, эта книга представляется мне
чем-то вроде «Пилюль дьявола» * на материале древних мифо
логий.
Среда, 8 апреля.
Какой трудный путь, всегда против течения, путь, с которого
даже в последние годы не сошел тот, что остался в живых! Не
каждый день являются на свет двое людей, способных написать
историю целой школы, людей, серьезно изучивших живопись
и в то же время оказавшихся эрудитами в других областях и
стилистами. Не исключено, что это вообще случилось впервые
в истории. И вот, для книги, родившейся из этого сотрудниче
ства, для «Искусства XVIII века» не нашлось, за исключением
статьи Банвиля, как всегда очень душевного в отношении своих
друзей, ничего, кроме вялых одобрений * и статей, вроде тех,
которыми газетчики удостаивают разбогатевшего маклера, вы
пустившего каталог собственной картинной галереи.
Вторник, 14 апреля.
Обед у Риша * с Флобером, Золя, Тургеневым и Альфонсом
Доде. Обед талантливых людей, уважающих друг друга, — в сле
дующую и во все будущие зимы мы намерены повторять его
ежемесячно.
Поначалу заходит разговор об особенностях литературы,
создаваемой людьми с хроническими запорами или поносами;
затем мы переходим к структуре французского языка. По этому
поводу Тургенев заявляет приблизительно следующее:
— Ваш язык, господа, представляется мне инструментом,
которому
ность, логику, приблизительную верность определений, а полу
чилось, что в наши дни инструментом этим пользуются самые
нервные, самые впечатлительные люди, менее всего способные
довольствоваться чем-то приблизительным.
Конец апреля,
В наше время мало создать в литературе типы людей, кото
рых публика не приветствовала бы как старых знакомых, мало
найти оригинальные формы стиля; главное — изобрести новый
бинокль; с его помощью вы заставите увидеть людей и вещи
сквозь увеличительные стекла, какими еще никто не пользо
вался, вы покажете картины под углом зрения, доселе неизвест
ным, вы создадите новую оптику... Этот бинокль изобрели мы;
183
сегодня я вижу, как им пользуются все молодые авторы с такой
обезоруживающей наивностью, словно в кармане у них — па
тент на изобретение.
10 мая.
Дни, проходящие в недомогании, в болях, в моральной по
давленности, дни, проводимые в постели, в состоянии какого-то
оцепенения. Время от времени я читаю ту или иную книгу,
которую достаю с нижней полки, дотягиваясь до нее прямо из
кровати; и это чтение в тишине и спокойной сосредоточенности,
которая возникает у человека, прикованного к постели, прибли
жает предметы и события, словно какой-то сияющий мираж.
Потом меня снова одолевает дремота, — я погружаюсь в пустоту.
Дни, подобные стоящей на дворе погоде, когда серое однообра
зие неба вдруг прорезает яркий луч солнца.
В такие дни я люблю читать книги о прошлом, о далеком
историческом прошлом; мне кажется, что я не читаю, а грежу
о нем.
17 мая.
<...> Жизнь моя состоит в том, чтобы спускаться в сад
смотреть, как цветут розы, и затем возвращаться наверх писать
заметки о Ватто.
Пятница, 5 июня.
Вчера у меня завтракал Альфонс Доде со своей женой. Эта
чета напоминает мне нас с братом: жена пишет, и я подозреваю,
что художник в этой паре — она.
Доде — красивый малый с длинными волосами, которые он
каждую минуту великолепным жестом откидывает назад, с при
вычкой прикладывать к глазу монокль на манер Шолля.
Доде остроумно рассказывает, что он без стеснения начи
няет свои книги всем, что доставляют ему его литературные