Дневник
Шрифт:
Если часто слушать критические парады Бытового, легко и просто можно принять смертную дозу веронала: лишь бы попасть в те круги, где отсутствие выступлений Бытового гарантировано.
Домой шла по ночным улицам с пилаточкой Хмельницкой и романистом Уксусовым. Тамара, как и полагается, и хвалит с оговорками, и порицает с оговорками. Типичный соглашатель от литературы – с оглядкой. Уксусову попало за то от собрания, что он предложил поэтам читать французскую прозу – чтобы научиться логически доводить до конца единство мысли.
– Почему французскую? – закричали с мест возмущенные патриотические гимназисты. – Русскую, русскую читать надо…
– Чехова… – пискнул кто-то.
Ночь была холодная, пасмурная. Шаг у нашей весны неторопливый. Было грустно и обездоленно до отчаяния. Идя по темной Бассейной, много думала об одиночестве, о Китеже, об Ахматовой – и о ней думала и печально и нежно. Правда, что нигде не бывает. Скучно – и страшновато: а как же дальше?
Дома обругала Валерку, забывшую
– Не надо на нее кричать! Это унижает.
Ненавижу христианские добродетели кротости и смирения! Убивают они человека – как убили его.
О Доме писателя никто меня не спросил, и рассказывать мне было некому. От этого и запись.
Сегодня что-то убирала в шкафах. Обедала у Драницыных, где скучно и мило, как у Тотвенов. Раскладывала пасьянсы и говорила о Кракове.
Вчера мы взяли Вену. Стоим в 50 км от Берлина, который зверски бомбят союзники. А я все думаю: может действовать на таком расстоянии наша дальнобойная? Пусть бы действовала. Я с Эренбургом [949] – ни немцам, ни немкам никакой пощады, никакой сентиментальной возни, никаких ватиканских воздыханий! Я ленинградка.
949
Во время войны в газетах было опубликовано много публицистических статей И.Г. Эренбурга, проникнутых ненавистью к врагу и призывавших к расправе с ним.
Ночь на 16 апреля
2 часа ночи. Пью чай. Брат уже спит. Час тому назад пришла от Васильевых, где был сверхъестественный стол и блестящий ужин с шампанским, фаршированными гусями и чудесными тортами всех видов. Было много народу – все чужие; я сидела усталая, больная и говорила только с большим адвокатом Успенским. С ним поговорить было интересно, хотя и он… genus specificum! [950] Беседа, конечно, и о деле трибунала НКВД, о котором кратко в газете [951] : группа молодежи, попойки, ограбления, изнасилования. Главным образом – ученики школы, под предводительством Королева (отец его – генерал-полковник авиации, мать – крупный работник горкома ВКП(б)). Юноше дали расстрел [952] . На суде он держался независимо и весело: уверен, что расстрел заменят и он через пару лет выйдет свободным. Папы хлопочут – тем более что из дела с 25 обвиняемыми изъято, например, дело соучастника преступлений – сына Попкова. И еще кого-то: видимо, Мартынова, сына председателя райисполкома.
950
особого рода (лат.).
951
Заметка в газете под названием «В военном трибунале» (без подписи): «Военный трибунал войск НКВД Ленинградского округа на днях разобрал дело группы преступников, возглавляемой Б. Королевым. Группа, в которую входили Иванов, Дидро, Юрьев, Рядов, Цирин и др., систематически занималась грабежами и попойками. В сентябре 1944 года Королев, Иванов, Дидро, Юрьев, Цирин напали на бойца МПВО тов. З. и изнасиловали ее. При аресте Королев оказал вооруженное сопротивление. Военный трибунал приговорил главаря банды к расстрелу. Иванов, Рядов, Юрьев, Цирин и др. приговорены к 10 годам лишения свободы каждый; остальные обвиняемые – к различным срокам лишения свободы от полутора до 8 лет. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит» (Ленинградская правда. 1945. 15 апр. С. 4).
952
Генерал-полковника авиации с такой фамилией не было, но у Б. Королева действительно были, по-видимому, высокопоставленные родители: расстрел ему заменили 10 годами лишения свободы. Подробнее см.: «Король» Невского проспекта // Уголовный розыск. Петроград – Ленинград – Петербург. М., 2008. С. 127–135.
Дурная среда. Дурное влияние. Бедные мальчики грабили квартиры, а на полученные из комиссионных деньги кутили в коммерческом ресторане, уплачивая по 5–6 тысяч по счету. Угрожая оружием, изнасиловали девицу З. из МПВО. На суде девица, приятная и милая, держалась хорошо. Рассказывала достойно и без цинизма. Адвокаты, расположившись к благородной жертве, попросили у судей разрешение уйти ей из зала суда, так как пребывание в оной может быть ей неприятно по соображениям моральным. Суд согласился и предложил потерпевшей, если она этого желает, покинуть суд. И вдруг потерпевшая спрашивает:
– А можно мне остаться?
И остается. На нее смотря, шушукаются, переглядываются –
Адвокатура была озадачена, остановившись перед неразрешимостью психологической загадки.
А ну, писатели – кто объяснит? И – как?
Как и всегда, когда о детях, вспоминаю слова мамы:
– Дурных детей нет. Есть только дурные родители.
Судить, конечно, надо бы не мальчиков, а их отцов.
Успенский рассказывает два факта:
1. Тринадцатилетняя дегенеративная девочка украла у матери карточки, легла с ней спать в одну постель и в полночь убила ее топором (в блокаду, 1942). Дали 5 лет – несовершеннолетняя. В тюрьме вновь привлекается за кражу. Мелкую. Следователь-женщина мягко спрашивает:
– Ну, как тебе живется здесь? Не трудно?
– Ничего, – отвечает девочка. – Хорошо. Наменяла кой-чего. Вот юбчонку справила. А то после мамкина дела осталась голая…
«Мамкино дело…» – и улыбается.
2. Два мальчика из интеллигентной семьи. Дети ответственных работников. Родители отсутствуют сутками на работе. Мальчики шляются по кино и рынкам. Скучают. Блокада. Занимаются всякими обменами. Выменивают два винчестера. Во время обстрелов развлекаются: из окон стреляют из винчестеров в торопливых прохожих – обстрел, жертвы обстрелов! Ружья замечает у них соседка, жена полковника, покровительствующая детям. Она не знает, чем они занимаются, но протестует против хранения оружия. Мальчики боятся, что донесет, и убивают ее. Просто.
Школу перестраивать надо. А кто перестроит родителей? Мало кто из родителей понимает, что ребенок – это договор с будущим и с обществом и что договорные статьи надо выполнять им, родителям, при содействии школы. Наши «цветы жизни» [953] аморальны и нравственно слепы, как растения. Хорошо то, что мне нравится и мне удобно. Готтентоты [954] .
Днем у Марии Степановны. Говорим о том же деле. У нее в доме чистая и скромная атмосфера – почти XIX век в среде думающей, полетной, трудовой интеллигенции. Она – уже анахронизм. Не то укор, не то неприятный устаревший пример. Любит меня – а за что, не знаю.
953
В основе этого выражения слова М. Горького «Дети – живые цветы земли» из его рассказа «Бывшие люди» (1897). Сейчас бытует как «Дети – цветы жизни».
954
Этническая общность на юге Африки.
А мне уже ничья любовь, кажется, не нужна.
17 апреля, вторник
Штопала на днях свою простыню. Посмотрела случайно на метку: М.А. [955] Не знала даже, что сплю под этой простыней. Улыбнулась, подумала, вспомнила. Да. Никогда больше. Память, которая никому отдана не будет. Мое. Самая чудесная, самая светлая память. Femme blanche.
А сегодня солнце, холодно. Глиняное болото под ледком в Шереметевском саду. Вчера вечером, когда я была у Тотвенов, ко мне приходила Ахматова. Вернулась я в полночь, испуганная Валерка сказала, я разобиделась на судьбу: вчера весь вечер о ней думала, читала ее старые вещи, романтически хотела видеть. И с тоской поехала к Тотвенам, где пила скучный чай и вела скучнейшие разговоры о безденежье. Нынче – перед дискуссией о ленинградской теме в Доме писателя [956] – зашла к ней. Не застала. Встретила потом на улице с маленькой Анной. На солнце только увидела, какая у нее густая седина. В холодной комнате неуютно, не убрано, бивуачно. Одета она скверно. Туфли развалились. Ботиков нет – и так всю зиму. Это – наш первый поэт, наша российская слава. Какие уж тут чернобурые [957] …
955
Вероятно, Михневич Анастасия.
956
Дискуссия «о ленинградской теме» прошла в ленинградском Доме писателя в апреле 1945 г. Критике за пессимизм, нагнетание мрачных подробностей при описании блокадного быта были подвергнуты несколько писателей, и в том числе О. Берггольц и В. Инбер. Некоторые материалы дискуссии были опубликованы в журнале «Ленинград» (1945. № 7/8. С. 26–27).
957
Вероятно, имеется в виду четверостишие Ахматовой (1940-х гг.):
Отстояли нас наши мальчишки. Кто в болоте лежит, кто в лесу. А у нас есть лимитные книжки, Черно-бурую носим лису.Впервые опубликовано в сб. «Ленинградская панорама» (Л., 1988. С. 432).