Дневник
Шрифт:
Хожу. Что-то делаю. Живу.
И ходить и жить – трудно. И физически и по-другому.
Перечитываю Успенского и Фрейда.
Сердце не в порядке.
Дожди. Холодно. Лета словно и не было.
Липы в Летнем саду отцвели без меня.
1 августа 1945 – ночь
Брат сказал за вечерним чаем, что видел на улице голубей – и на них смотрела кошка. Голуби были растерянные и смешные. Кошка была такая, как и подобает быть кошке, даже уличной. Если брат, измученный и замученный, не бредил, он действительно видел и голубей и кошку.
А это значит – он видел мир на улицах Ленинграда.
Я голубей не видела. И кошку на улице я встречаю редко.
По-моему, мира – тихой жизни, мирной жизни маленьких людей – еще
989
В пригороде Берлина Потсдаме в это время завершилась конференция руководителей СССР, США и Великобритании – И. Сталина, Г. Трумэна и У. Черчилля, проходившая с 17 июля по 2 августа. Среди прочих вопросов рассматривался и вопрос о влиянии этих стран на положение в Греции. В Париже начинался суд над главой коллаборационистского правительства Виши А.Ф. Петэном.
990
Осенью 1945 г. газеты ежедневно информировали читателей о положении в Греции, в которой после освобождения страны от нацистов начались вооруженные столкновения между Национально-освободительным фронтом и сторонниками находящегося в эмиграции греческого правительства короля Георга, поддерживаемого британской армией.
Победа лейбористов в Англии. Кажется, хорошо. На последней фотографии у Черчилля горькое и разочарованное лицо. Трумэн похож на косного clergymana [991] . Наш Сталин спокоен, полуулыбчив – вертит в руках коробок спичек… Все – от него. Никогда еще Россия не знала такого могущества, такой страшной высоты мирового влияния. Urbi et orbi [992] . Сталин мог бы взять это своим девизом.
Сегодня промокла до кости – дождь, холодно, а я в шосетках [993] , в плавках, в дырявом сатине. Дома сооружаю салат, чай с водкой. Нехорошие и отчаянные разговоры с братом. Устал. С 1 февраля – ни одного выходного. Засыпает на работе.
991
священника (англ.).
992
Городу и миру (лат.).
993
Так тогда назывались гольфы.
– Больница как монастырь, – говорит меланхолически и горько, – служба прохожим…
А потом – вскользь, мельком (будто бы):
– Как твой порошок?
Понимаю: говорит о стрихнине 1941 года.
– Есть. А что?
– А если…
– Проверила. Нехороший конец, мучительный. Надо обменять у старика на морфий.
Молчит. Какая горечь в его улыбке! Более страшной улыбки, чем у моего брата, я не видела ни у кого: прощение. Недоумение, безразличие.
– Мне вот только тебя оставлять не хочется…
– А со мною? – спрашиваю весело.
– Вместе? Хоть сейчас…
Улыбка делается радостной, светлой – почти счастливой.
Говорим об арктических экспедициях, о работе на высокогорных станциях. Поводит бровью:
– Il faut laisser tout pour cette enfant… [994]
А cette enfant [995] упоенно летит за Вербицкой по страницам «Ключей счастья» [996] .
Может быть, cette enfant какие-нибудь ключи и найдет.
994
Нужно
995
этот ребенок (фр.).
996
См.: Вербицкая А. Ключи счастья: Современный роман. М., 1909–1913. Кн. 1–6.
Знобит. Температура. Завтра боевой день – квартирный вопрос. Могут отнять одну комнату. Шансов на выигрыш мало. Говорю: ах, все равно… Но знаю твердо: совсем не все равно. Это я говорю только себе самой. Больше сказать мне некому. Пойти мне не к кому. Да и не привыкла… Как это так: кому-то рассказывать о себе, кому-то жаловаться, у кого-то просить помощи? Не умею. Не обучена. На том и стоим.
Нашла старое-старое серенькое платье мамы. Еще пахнет. Годы шпажника, стихов, божественного Киргиза. Годы нашего Дома.
– La raison n’existe plus, j’ai compris, – сказал сегодня брат, – je reviens la nuit, je vois les maisons 'eclair'ees, les fen^etres de qui attendent de devenir «des maisons». Ce n‘est pas «la maison». Ce n’est pas moi qu’on attend [997] .
Пробило два часа. Ночь. Редкие капли дождя. Холодно. Валерка готовится к физкультурному параду и работает на восстановлении города. Участники парада – по декрету – освобождены от восстановительных работ. В техникуме знают это, но студентам, не работающим на восстановлении, не дают карточек. Сие оригинальное положение приводит в движение социалистическую совесть. Д-р Е.Д.
997
Смысла больше не существует, я понял… Я возвращаюсь ночью, я вижу освещенные дома, окна которых ожидают своей очереди стать «домами». Это не «дом». Там ждут не меня (фр.).
Доносятся гудки маневрирующих паровозов. Зовут в Пушкин, а я не могу. Страшно. Как это – ходить по трупу города поэтов и радоваться парковой зелени и остову дворца?
Завтра вечером – у Знамеровских. Много времени трачу на консультации по литературе, хотя в «Правде» больше не работаю. Люди идут ко мне на дом. Помогаю – гораздо больше, чем себе самой. За это, однако, мне никто не платит.
На днях – приятные часы с Тамарой Хмельницкой. Читаю свои стихи и исторические миниатюры. Ей, профессиональному критику, как будто нравится. Не знаю. Не ко времени я Out of time [998] .
998
Вне времени (англ.).
Обедала у Тотвенов. Обедаю я вообще редко – когда бываю у них или когда жду гостей и занимаюсь кухней. Готовить для себя не могу. Скучно.
Цены: молодая картошка – 40 р. кг., зеленый лук – 70, стакан черники – 5, кило садовой земляники – 150, маленький кабачок – 30, масло сливочное – 150, стакан фасоли – 3 р., эскимо – 4 р., огурец – 5–10, белая мука – 50–60 кгм, сатин – 200–250 метр, молоко – 30 л.
Сегодня с Татикой просматривала «Ниву» [999] за 1912 [год]. Смешно. Боже мой, какая была смешная неестественная жизнь!
999
«Нива» (Петербург; 1869–1918) – популярный еженедельный иллюстрированный журнал для семейного чтения.
Каждый день могла бы пить водку.
Или нюхать кокаин.
Нашла письма Николеньки за 1936-й. Прекрасные. И снова: неестественное. Никогда не бывшее, не могло так быть, не похоже на реальную жизнь.
В прошлом году написал несколько писем – и опять замолк. Видимо, уже навсегда. Ну, что ж, пусть… Все это – словно не я. Какие-то аватары. Чужие.
Д-р Р[ейтц], кажется, возвращается в город. И тоже – страшно..
4 августа, ночь – суббота