Дневник
Шрифт:
Если Вы вернетесь, жизнь моя, нелепая, безрассудная, богемная, свободная, станет гораздо более трудной. Она сразу станет чужой мне. Вы, пожалуй, вообразите снова, что она – Ваша. Вы, пожалуй, увидите во мне прежнюю королеву и прежнего Ястреба. Что же я буду делать?
Couvres ton lit desert comme un s'epulcre – et dors Du sommeil des vaincus et du sommeil des morts [978] .Это – я обещаю Вам. А может быть, я говорю с мертвым? Что' знаю я о Вашей жизни в жизни?
978
Убери свою пустую постель как смертное ложе – и спи
Сном поверженных, сном мертвых (фр.). Цитируется стихотворение Шарля Герена «Nuit d’ombre, nuit tragique, ^o nuit d'esesp'er'ee!» из его сборника «Le semeur de cendres» («Сеятель
В день Бастилии Вс[еволод] Р[ождественский] предлагает мне сотрудничать в «Звезде» и в «Ленинграде». А я, как норовистая лошадь, сразу начинаю злиться, храпеть, косить глазом и упрямиться. Кто скажет – почему?
Литературные пути – трудные.
Вс[еволод] Р[ождественский] сравнивает меня (кроме всего прочего) с Верой Холодной и Франческой Бертини.
Позже – обедает Анта, с которой мне всегда очень больно и очень хорошо.
Еще позже – мы с нею у Ахматовой, где петушистый крикливый мальчик Громов держится «пай-мальчиком на кончике стула». В заштопанном старом халате Ахматова – все-таки царица. Халат она зовет «мое рубище». В этом – вызов оскорбленной и не изжившей себя женственности. Говорим обо всем – о Блоке, о Берггольц, о модерне. Громов: «У Анны Андреевны единственный недостаток – она любит стихи Берггольц». А Анна Андреевна улыбается – и молчит! Она молчит – и Громов этого не видит.
Умный мальчик. Опасные пути. Признает только двух современных поэтов – Пастернака и Ахматову. Блока умно относит к XIX веку.
Я уже давно говорю, что XIX век затянулся и кончился не в 1899-м, в ночь на 1 января 1900-го, а где-то после 1917-го: в России после Октября, в Европе после 1918 года. Не иначе. Поэтому, конечно, и Блок от XIX, а не от нашего, ХХ. И «Скифы», и «Двенадцать» – только преддверие ХХ.
Ахматова великолепна.
Любопытно, что в поэме своей недавно вычеркнула посвящение Intermezzo: «В. Гаршину» [979] .
979
После разрыва с В.Г. Гаршиным в 1944 г. Ахматова сняла посвящения ему во Второй части поэмы – «Решка» (Intermezzo) и в Эпилоге и кардинально изменила смысл адресованных ему строф (см.: Чуковская Л.К. Записки об Анне Ахматовой. М., 1997. Т. 2. С. 656–657; Будыко Ю.И. История одного посвящения (О «Поэме без героя» А. Ахматовой) // Рус. литература. 1994. № 1. С. 235–238; Петербург Ахматовой: Владимир Георгиевич Гаршин. СПб., 2002. С. 164).
Рукопись она подарила мне. Спрашиваю:
– Посвящение вычеркиваете?
– Конечно. Ну при чем здесь Гаршин, правда?
– Правда.
(А внутри у меня – вопросец: не потому ли, что в гнусном «Ленинградском дневнике» Вера Инбер упоминает о прогулках по блоковскому городу с проф. В. Гаршиным [980] ? What is it? [981] Не то ли это самое?)
16 июля, понедельник
Онкологический. Жасмины у М.К. Потом Татика и чудесная прогулка с нею до самой Стрелки. Островов нет – задворки, мусор, свалки, общественные уборные, жалкие цветники. Безлюдно, потому что очень холодно: жестокий ветер. На Стрелке – пустыня, дурацкие львы, взволнованное взморье, шелест пены. Все как когда-то, как сто лет назад… кроме львов!
980
Инбер писала: «7 июня 1942 г. Сегодня были с Гаршиным у Ильина, старого картографа. Он же нумизмат, заведующий в Эрмитаже отделом нумизматики <…>. Выйдя из Эрмитажа, мы тихо пошли по набережной, залитой солнцем. <…> Вдали, на мосту, неподвижно застыл трамвай. Набережная была пуста. Тогда мы вдруг сообразили, что идет воздушная тревога, не услышанная нами у Ильина за отсутствием там радио» (Инбер В. Почти три года. Ленинградский дневник // Инбер В.М. Собр. соч. М., 1965. Т. 3. С. 231–233). Дарственные надписи В.М. Инбер на книгах «Пулковский меридиан» (Л., 1942): «Владимиру Георгиевичу Гаршину, заглянувшему в самое “нутро” осажденного Ленинграда. Вера Инбер 4/II 43 г.» и «Душа Ленинграда. Стихи. Сентябрь 1941 г. – июнь 1942 г.» (Л., 1942): «Владимиру Георгиевичу Гаршину – в темноте, но со светлой надеждой на лучшее будущее – Вера Инбер 19/VIII. 42 г.» (Петербург Ахматовой: Владимир Георгиевич Гаршин. СПб., 2002. С. 42, 253).
981
Что это? (англ.).
17 июля, вторник
Целый день у меня Ахматова. Пьем без конца водку; салат из крабов; стихи; музыка; обед – бреды. Хороша и тревожна, когда выпьет. Явные лесбийские настроения, которые я упорно – вторично – не замечаю. Читает свои новые стихи, которыми недовольна:
…даты, И нет среди них ни одной не проклятой…Прекрасно
982
Из стихотворения «Опять подошли “незабвенные даты“…», с разночтением (в опубликованном тексте: «Гудит и бесчинствует табор зеленый»). (Лето 1944–1945, 21 июля 1939). Первая публикация: Знамя. 1963. № 1. С. 143.
Неожиданно спрашивает:
– А вы встречали принца?
Чуть поколебавшись (все-таки!), говорю медленно:
– Не-е-ет.
– А я – встречала, – говорит гордо.
– У меня были дэгизированные, – улыбаюсь я, – d'eguis'es en prince, en roy, еn Dieu [983] .
– О, они это умеют! – улыбается также.
Большие, полетные разговоры. Поздно вечером Всеволод Николаевич Петров – «настоящий офицер», как говорит Эдик. Почитатель Кузмина [984] . Distingu'e [985] до потери сознания.
983
переодетые в принца, в короля, в Бога (фр.).
984
Вс. Н. Петров в 1930-х гг. был собеседником Михаила Кузмина. Вернувшись с войны, написал повесть «Турдейская Манон Леско» (1946), посвятив памяти М. Кузмина. Опубликована шестьдесят лет спустя (Новый мир. 2006. № 11).
985
Изысканный (фр.).
18 июля
Я с Ахматовой. Часы у нее. Дом писателя. Чем-то недовольна, полупечальна, отчуждена. Много интересного о Пастернаке. Внушает свою мысль, как и всегда, боковыми путями. А мысль простая: не поэт больше, не пишет своего, только переводит, поэмы его – не поэзия. (Читай: «Как же может Громов видеть в ХХ веке двух поэтов – Ахматову и Пастернака?» Где же Пастернак?) Загадочная картинка для литературоведов. Ох, как умна. Как древняя змея.
19 июля, четверг
Парголово. Впервые за годы, за годы – поезд, платформы, вагонные пейзажи убогих пригородов.
А в Парголове – только в Парголове и уже в Парголове! – горизонт над полем, запахи сена и дикой ромашки, тарахтящая в пыли телега, муравьи, кузнечики и жаворонки, настоящие жаворонки! Трава. Земля. Осока. Болотца. Зеленые ягоды брусники и голубицы. Сосновые шишки. Меланхолические коровы. Солнце на загорающей руке. Тишина, которая почти оглушает.
Только Парголово… от жаворонков, от кузнечиков, от первой встречи с землей (после стольких лет!) смутное, тяжелое, радостное и горькое: sur les sentiers du Temps perdu [986] … Дубровы. Поворовка. Лесное. Мама. Варенье в саду. Les ombres [987] .
986
на дорожках утраченного времени (фр.).
987
Тени (фр.).
20 июля, пятница
«Пигмалион» в Александринке [988] . Ужасно.
21 июля, суббота
Острова с М.С. и Татикой. Чудесное солнце, светлый и тихий залив. Потом прогулка по аллее бедных цветников – и неожиданный дождь, потопный ливень, серые видимые потоки небесной воды. После дождя густо дымится асфальт дорожек. Идешь по необыкновенным дорогам, источающим клубы пара. Люди в вулканических туманах. Любопытно.
988
Премьера спектакля по пьесе Б. Шоу «Пигмалион» (реж. Л. Вивьен, худож. С. Юнович) прошла в Государственном Академическом театре им. А.С. Пушкина (б. Александринский) 22 июня 1945 г.
25 июля, среда
Вчера ванна у Тотвенов, сердечный припадок. Не могу вернуться домой. Ночую у них. Сердце бьется так, что ему ничего не стоит разорваться. Читаю что-то, курю, никак не заснуть: нежданные клопы.
Встаю рано, разбитая, мертвая, угасшая.
Умное тело снова крикнуло: «Не смей жить, не смей радоваться, не смей любить солнце! Ты не для этого».
А для чего же, Ваша Милость?
31 июля