Дни, месяцы, годы

Лянькэ Янь

Однажды старик вернулся на поле с полными ведрами, полил кукурузу, взрыхлил землю вокруг стебля и вдруг увидел, что на початке появились рыльца – белые, словно сухое молоко, они густо торчали из макушки, точь-в-точь как пушок у новорожденного. Старик долго стоял, любуясь початком, потом наконец рассмеялся и сказал: Слепыш, скоро будем собирать урожай! Видал, Слепыш? Скоро будем собирать урожай!

Не услышав ответа, Сянь-е оглянулся, ища глазами пса, и увидел, что он стоит у края оврага и доедает шкурки от вчерашних крыс, давясь жаркой вонью и мелкими клочками шерсти. И как тебе не противно, спросил Сянь-е. Ничего не отвечая, пес подошел к ловушке. Старик заглянул внутрь и обмер: на дне ямы сидела всего одна крыса. Впервые за две недели ловушка принесла так мало добычи. Позавчера крыс в яме было пять, вчера четыре, а сегодня всего одна. Тем же вечером Сянь-е отправился на соседний гребень и выкопал там несколько новых ловушек, на дне каждой ямы оставил немного зерен, но когда на следующее

утро пришел за добычей, в половине ловушек было пусто, в остальных сидело всего по одной крысе.

Сытые времена, когда каждая ловушка приносила Сянь-е полдесятка, а то и полтора десятка крыс, остались позади. И однажды все ловушки оказались пустыми, тогда Сянь-е в одиночестве поднялся на гребень, взвесил солнечные лучи, которые с каждым днем только тяжелели, и пока он стоял под злобным колючим солнцем, его сердце зарастало тревогой. Стоило семенам тревоги попасть в сердце, как они разрослись в целый лес, безбрежный и необъятный. Наконец старик нашел в одной из ловушек крысу, принес ее к навесу, освежевал и сварил, завернул тушку в тряпицу, потрепал Слепыша по голове и велел ему сторожить поле, а сам отправился в путь. Сянь-е потерянно брел по тропе, не разбирая, куда идет, миновал пять деревень, пока не дошел до гребня самой высокой горы. Там он остановился, посмотрел в глаза солнцу, взвесил в руке его лучи, тяжело вздохнул и присел в тени под скалой. Скала была отвесной, будто стена, с нее то и дело сыпался дождь из земли, не стерпевшей жгучего солнца. Поля на ближнем склоне лежали под сетью сухих трещин, а извилистые горные кряжи напоминали языки пламени, пляшущие на объятой огнем земле, такие яркие и горячие, что у старика припекало кожу в уголках глаз. Сянь-е посидел немного в раскаленной дожелта тени утеса, вытащил из кармана тряпицу, развернул ее и увидел, что нежное крысиное мясо, розовое и блестящее, словно разрезанная редиска, за несколько часов пути сделалось темно-серым, будто его вываляли в грязи. Сянь-е понюхал тушку и вместо мясного аромата учуял пыльное зловоние, приправленное белесым запахом плесени. Старик оголодал с долгой дороги и решил не брезговать. Оторвал лапку, поднес ее ко рту и тут заметил, что в мясе копошатся личинки, точно глянцево-белые рисовые зернышки. Сянь-е звонко передернуло, он чуть было не выбросил тушку, но в последний момент передумал.

Старик зажмурился и запихал в рот крысиное тельце вместе с головой, перемолол мясо челюстями и резко сглотнул, а следом отправил в рот лапки.

Открыв глаза, Сянь-е увидел на обожженной земле два глянцевых опарыша, но спустя мгновение они уже высохли в пыль.

На поле старик вернулся с сумерками на плечах. Всю ночь провел без сна, лежа подле кукурузного стебля, и как Слепыш к нему ни ластился, Сянь-е не сказал ни слова. Молча глядел на небо, глядел на початок, на его покрасневшие рыльца, а на рассвете вдруг встал и зашагал в деревню, ступая по чистому утреннему свету.

Хребет затих, огромный и необъятный. Пес проводил старика до гребня и вернулся сторожить кукурузу.

Ждать, когда Сянь-е вернется на поле.

Сянь-е объявился на поле к полудню. Прикатил из деревни огромный бурый чан. Поставил его неподалеку от кукурузного стебля, вытащил из ловушки на гребне крупную крысу, взял ее за загривок, отнес к навесу, заколол ножом и выпустил кровь в чашку. Шкурку скормил Слепышу, тушку отварил вместе с кровью, бульон выпил, а мясо завернул в тряпицу, взял коромысло и отправился в путь.

Сянь-е решил натаскать воды, чтобы наполнить чан до краев.

Он посчитал: на окрестных склонах они вырыли почти четыре десятка ловушек, в ловушках осталось всего девять крыс. Чтобы не умереть с голоду, в день им со Слепышом нужно съедать хотя бы одну крысу. Значит, через девять дней есть будет нечего. На полях больше не осталось ни одного зерна из посеянных крестьянами. В деревнях не осталось ни щепотки муки, ни зеленого стебелька. Солнечные лучи наливались тяжестью, прибавляя по цяню в день, а початок требовал воды и подкормки. За девять дней Сянь-е должен был наполнить чан водой, тогда початок созреет, даже если они со Слепышом сядут посреди поля и умрут от голода. Сянь-е в одиночестве шагал по горной тропе, устеленной толстым слоем пыли, кожу терзали острые жала солнечных лучей, ноздри щекотала гарь от подпаленной бороды. Он положил тряпицу с тушкой в ведро, прикрыл ее сверху соломенной шляпой, стер ладонью пот со лба и облизал пальцы. Когда пот защекотал колени, старик сел на корточки и слизал соленые капли, чтобы вернуть их обратно в живот. Сянь-е не хотел даром скармливать солнцу воду, вытопленную из своего тела. Благо каждый день он выходил в путь еще до рассвета и начинал слизывать с кожи пот, когда до источника оставалось всего пять или шесть ли. К полудню он был уже в ущелье. До отвала пил свежую воду, заедал ее крысиным мясом, набирал два ведра воды и отправлялся в обратный путь. Если хотелось пить, припадал к ведру и делал несколько жадных глотков. На обратном пути солнце весило если не целый лян, то уж точно восемь, а то и девять цяней. Сянь-е

слышал, как стекают по телу струйки пота. В такие минуты он больше не роптал на солнце, не сетовал на засуху, только спрашивал себя: почему так дрожат ноги, неужели я совсем состарился? Иные старики в деревне на восьмом десятке зачинали детей, а я не могу поднять два ведра на коромысле! Но когда с дрожью в ногах было уже не сладить, Сянь-е ставил коромысло на землю и давал себе отдых, припадал к ведру и пил, пока живот не раздует. Чтобы одолеть сорок ли пути с полными ведрами, ему приходилось делать двадцать, а иной раз и тридцать остановок. Во время каждой остановки старик пил воду. Чем больше он пил, тем больше потел, тем больше приходилось пить. И сколько бы остановок он ни делал, сколько бы воды ни выпивал, к концу пути от двух полных ведер оставалось всего одно.

За пять дней чан на треть наполнился водой, но и крыс в ямах стало на пять меньше. Кукуруза так ярко зеленела под солнцем, будто ее выкрасили чернилами. Но покрасневшие рыльца не спешили темнеть, хотя початок был уже размером с небольшую морковь. И метелка на макушке стебля не сохла и не желтела. Покуда метелка зеленая, а рыльца красные, початку еще зреть да зреть. Вечером Сянь-е лежал на земле, варясь в горячей крови горного заката. Он протянул руку к пухлому зеленому початку и ощутил под пальцами такую мягкость, что сердце невольно обдало холодом. Когда же он созреет, спрашивал себя Сянь-е. Эдак нам ждать урожая еще дней двадцать, а то и целый месяц. Он посчитал: люди ушли из деревни четыре месяца назад. Обычно кукуруза зреет четыре с половиной месяца, но этот початок почему-то не хотел давать зерна в отведенный ему срок, омрачая дни старика моросью новой печали. Старик со Слепышом обошли все ловушки на хребте, новых крыс нигде не было. Наконец Сянь-е лег навзничь на сквозняке у тропы, бурый жар раскаленной земли залезал ему в спину и отправлялся с топотом гулять по телу. Пес лежал подле старика, такой тощий, что казалось, ему уже не хватит сил подняться. Из ловушки доносился слабый писк оголодавшей крысы, и чем дольше старик и пес слушали ее жалобы, тем сокрушительнее становился голод.

Пес обернулся к яме, в которой сидела крыса, но с места не сдвинулся.

Сянь-е глядел в небо и молчал, молчал целую вечность.

Наконец он перевалился на бок, и по горам поплыло тревожное эхо. Слепыш решил, что хозяин сейчас заговорит, подался к нему, но Сянь-е молча встал и побрел на поле. Ощупал кукурузный початок, пробормотал что-то себе под нос, взял коромысло и, не дожидаясь утра, зашагал на север.

Той же ночью Сянь-е вернулся с двумя ведрами на коромысле. На этот раз оба ведра были полные, дорогой он ни разу не останавливался, чтобы напиться. Полтора ведра Сянь-е перелил в чан, из остатков полил кукурузу и наполнил миску Слепыша, потом сварил крысу, взял коромысло и снова отправился на север.

По ночам Сянь-е приносил на коромысле два полных ведра, днем приносил еще одно, и за три дня чан наполнился до краев.

Пока последние силы не покинули тело, а девятая крыса не перекочевала из ловушки к ним в животы, Сянь-е решил сходить к источнику и принести еще два ведра воды. Этой воды им со Слепышом надолго хватит, чтобы утолять голод и жажду. Он не рассчитывал на дождь, но надеялся продержаться до сбора урожая и сорвать початок. Один кукурузный росток к сбору урожая превращается в целую пригоршню золота. В созревшем початке зерна стоят в двадцать три ряда по тридцать пять штук в каждом, значит, початок принесет старику несколько сотен, почти тысячу зерен. Прошло уже четыре с половиной месяца, как ни крути, а приближалась пора урожая, в полдень Сянь-е уловил вязко-желтый горячий дух зреющих зерен. А к ночи этот запах сделался чистым, словно кунжутное масло, он волнами разливался по воздуху, ложился на землю сырыми шелковыми нитями.

Когда луна добралась до середины неба, Сянь-е в последний раз пошел за водой. На гору вернулся после полудня, в дороге сделал сорок одну остановку, осушил целое ведро. С остатками воды он добрел до гребня горы Балибань, там сел на тропе и просидел так до самой темноты. У Сянь-е не осталось сил, чтобы донести ведро до навеса, он решил оставить его на тропе, а пока пойти и сварить последнюю крысу. Это была самая крупная крыса из девяти, длиной в целый чжа, с налитыми кровью глазами. Но когда старик добрел до дальней ловушки, оказалось, что крыса исчезла – на дне ямы осталась лишь пыль, которую она соскребла со стенок. Сянь-е оцепенело опустился на корточки и тут заметил в ловушке собачьи следы, а между ними виднелись клочки крысиной шерсти и пятна крови, словно рассыпанные ягоды жужубы.

Сянь-е сидел у ямы, пока не стемнело.

Взошла луна, и Сянь-е усмехнулся, его молчание треснуло, словно тонкий лед. Старик встал, взглянул на подернутую дымкой луну и проговорил: съел – и хорошо. Значит, я могу сказать все как есть, Слепыш. Нам остается одно из двух: или ты меня съешь и будешь сторожить кукурузу, или я тебя съем и останусь ждать урожая. Я наконец могу сказать тебе это, Слепыш. Больше не нужно искать предлог. Сянь-е побрел к своему полю, ноги его ослабли, но пока еще слушались, а добравшись до гребня, он смог даже поднять ведро и перетащить его к навесу.