Дни, месяцы, годы
Шрифт:
Слепыш лежал под навесом. Услышав поступь хозяина, он встал, но не шагнул навстречу, а молча попятился назад и лег под оградой из циновок. В густом свете луны клубился раскаленный белый жар. Сянь-е поставил ведра на землю, откинул циновку и заглянул в чан – он был полон до краев. Старик разулся, вытряхнул камешки из башмаков, глянул на плеть, прокашлялся и тихо сказал: Слепыш, поди сюда.
Первый раз за несколько дней старик окликнул пса. В свете луны было видно, как Слепыш весь подобрался, с трудом встал и несмело шагнул к хозяину, редкая шерсть на его хребте еле слышно дрожала. Сянь-е отвел взгляд и сказал: не бойся, Слепыш, съел и съел. Все равно еды больше не осталось, пускай ты съел мою долю, я тебя не виню. Я должен тебе кое-что сказать, Слепыш, отвернувшись, проговорил Сянь-е. На всем хребте, на сто ли вокруг больше нет ни зерна, ни крыс, и через три дня мы с тобой так оголодаем, что сил не останется слова вымолвить. Тогда, если хочешь жить, съешь меня вместо мяса, только береги кукурузу. Люди вернутся, приведи их сюда, покажи им этот початок. Если же ты благодарен за то, что я кормил тебя эти месяцы, если хочешь, чтобы я
Слепыш стоял и безмолвно слушал хозяина, а дослушав, тихо подошел к ногам Сянь-е, медленно подогнул передние лапы, задрал исхудавшую морду и молча уставил на старика сухие колодцы глазниц.
Сянь-е понял, что пес упал перед ним на колени.
Поднявшись с колен, Слепыш медленно побрел к очагу, зубами снял крышку с котла и достал что-то из воды.
Он положил у ног Сянь-е крысиную тушку с содранной шкурой. В свете луны мокрая тушка отливала сизым, и старик с одного взгляда понял, что Слепыш не выпустил кровь. Сам он всегда вспарывал крысам брюхо, вынимал потроха и ждал, когда вся кровь стечет. Сянь-е взял в руки лиловую тушку, присмотрелся – мясо было так густо покрыто следами собачьих зубов, что напоминало пчелиные соты. Сянь-е вздохнул: ты все-таки ее не съел? Надо было съесть, зачем оставил. Старик вдруг пожалел, что так рано завел разговор о смерти. Посмотрел при свете луны на крысиную тушку и сказал: у нее все брюхо сизое, лучше бы я ее ножом заколол.
Пес лежал, опустив морду на ноги Сянь-е.
На следующий день старик сварил крысу, половину тушки отдал Слепышу: ешь, сколько проживем, столько и проживем. Пес к мясу не притронулся, тогда старик разжал ему челюсти и просунул в пасть крысиную голову и кости с трех лапок. Остальное мясо медленно съел, разглядывая кукурузный початок. Он знал, что это лиловое мясо – его последняя еда, дальше останется только лечь на землю и ждать, когда голод заберет последние силы. Ничего, и так довольно пожил, семьдесят два года в горах – долгий век. Хребет поразила страшная засуха, а он протянул целых полгода без воды и припасов, да еще вон какую кукурузу вырастил, на три головы выше себя, листья длиннющие, широченные, а початок уже величиной с редьку. Разглядывая рыльца початка, Сянь-е дожевал мясо и принялся звонко обсасывать пальцы. И тут ему почудилось, будто на щеку опустилась снежинка. Сянь-е задрал голову да так и застыл с пальцами во рту. Он увидел, что желто-белая макушка стебля вдруг за одну ночь сделалась красно-черной, а с метелок посыпался мелкий, будто мякина, пух. Значит, началось опыление, початок дает завязь, и скоро можно будет собирать урожай. Сянь-е поглядел на небо – колючие белые лучи рассекали воздух, со стуком наскакивая друг на друга. Подул бы ветерок, подумал Сянь-е. Раньше в эту пору всегда дул ветер. Тогда все рыльца быстро опылятся, а зерна созреют крепкие, как на подбор. Сянь-е вынул пальцы изо рта, вытер их об исподнее и стал осторожно ощупывать кукурузный початок. Его ладони коснулись толстых листьев и нащупали мягкое туловище размером со спелую редьку, покрытое неровными бугорками, от которых саднило пальцы. Сердце старика стукнуло и остановилось, словно в нем захлопнулась какая-то дверь. Руки замерли на початке, лицо окаменело, губы плотно сжались. Спустя мгновение Сянь-е уже не сомневался, что мягкие неровные бугорки – это завязавшиеся в початке зерна, и дверь в сердце снова распахнулась, и оно с грохотом заскакало, застучало в груди молотком. Лицо старика светилось от радости, словно под смуглой морщинистой кожей побежала бурная речка. Ладони, обхватившие початок, зудели, как от лишая. Он убрал руки с початка, подул на ладони, сходил к сухой софоре за мотыгой и принялся перекапывать землю вокруг стебля. Мотыга мерно взлетала и опускалась, земля из-под нее летела меленькая, словно пшено или просо, сдобренная жарким золотым духом осеннего урожая. Сянь-е пятился с мотыгой от стебля к ограде, не пропуская ни клочка земли, от натуги его дыхание сделалось коротким и рваным, словно старая пеньковая веревка. Дойдя до ограды, он отвязал циновку от колышков и бросил ее под софорой. Пес растерянно бродил вокруг хозяина, а тот молча перекапывал землю, пятясь от колышков к чану с водой. И только когда чан звонко и влажно застонал от нечаянного удара мотыгой, Сянь-е резко остановился, постоял секунду в оцепенении, и лицо его осветилось улыбкой. Слепыш, сказал Сянь-е, наступает пора урожая, у кукурузы завязались зерна!
Слепыш облизался.
Сянь-е повалился на землю и проговорил, глядя в небо: вот я и дождался, скоро собирать урожай.
Пес лег рядом и стал лизать ему пальцы.
И Сянь-е заснул, убаюканный шершавой щекоткой собачьего языка.
Проснувшись, старик внимательно осмотрел кукурузный стебель, и радость на его лице погасла. Темно-зеленые листья заметно побледнели, и в зелени сквозила желтизна. Желтизна виднелась и на нижних листьях, и у самой макушки. Сянь-е всю жизнь провел в поле, он понимал, что значит эта желтизна: кукурузе не хватает подкормки. В пору завязи кукурузе нужно больше удобрений, тогда початок наполнится зернами. Лучше всего подкормить стебель людским навозом. Раньше в эту пору Сянь-е каждый кукурузный стебель угощал целым ковшиком из нужника. И его поле всегда было самым урожайным в деревне, что бы он ни сажал, хоть пшеницу, хоть бобы, хоть гаолян. На всем хребте Балоу никто не мог сравниться со стариком Сянь-е. А теперь Сянь-е стоял перед стеблем, от сухости губы его потрескались, все равно как земля на хребте, но он терпел и не пил, Слепышу тоже не давал воды, даже полчашки. Он не знал, где достать удобрений для кукурузы, все отхожие места в деревне дымились от сухости, а если где и остался навоз, пользы от него теперь было не больше, чем от охапки хвороста. Старик со Слепышом уже много дней не ходили по большой нужде, крысиное мясо
Сянь-е вернулся из деревни с пустым мешком, он шел, опираясь на бамбуковую палку, и через каждые три шага останавливался передохнуть. Силы его совсем покинули, добравшись до поля, старик уронил мешок на землю, забрел под навес и увидел, что пес так и не сдвинулся с места, и похлебка в котелке стояла нетронутой. Сянь-е пересчитал звездочки на воде: их по-прежнему было одиннадцать. Ты что, не пил? – спросил он Слепыша. Пес слабо шевельнулся, тогда Сянь-е зачерпнул из котелка полчашки похлебки и проглотил сразу пять звездочек из одиннадцати. Повернулся к Слепышу: остальное тебе. И побрел к кукурузе. За то время, пока его не было, желтизна на листьях сгустилась, укрыв под собой всю зелень. Почему же ты загодя не припас удобрений, бранил себя Сянь-е. Ты ведь деревенский старик! Ети твое кладбище, почему же ты не подумал, что в пору завязи кукурузе нужна подкормка!
Той ночью Сянь-е лег спать под стеблем, а на следующее утро увидел, что с нескольких листов зелень совсем сошла, их будто обернули желтой бумагой.
На следующую ночь Сянь-е снова лег спать под стеблем, а когда проснулся, увидел еще два вялых пожелтевших листа, и красные рыльца на початке тоже начали сохнуть раньше срока. Сянь-е пощупал початок, он был мягким, точно глина, даже мягче костей в его теле, и неровные бугорки, от которых саднило пальцы, теперь как будто разгладились.
На третью ночь Сянь-е не стал ложиться под кукурузным стеблем, а взял лопату и выкопал яму в пять чи длиной, полтора чи шириной и три чи глубиной. Человеку в такой яме будет тесновато, а собаке свободно.
Сянь-е выкопал могилу.
Он выкопал ее у самого стебля, в одной из стенок виднелись обнаженные корни. Докопав, Сянь-е лег на землю передохнуть, потом встал и заглянул в котелок: на дне по-прежнему плавало полчашки похлебки, шесть нетронутых звездочек жира причалили к краям котелка. Старик решил допить похлебку, полез в котелок ложкой, но в последний момент передумал. Он говорил Слепышу, что это его доля. Три дня прошло, сказал Сянь-е, чего же ты не пьешь? А, Слепыш?
Пес лежал под навесом. Третьи сутки он лежал под навесом без единого движения, спину его поливала ночная прохлада. Пес поднял голову, уставил слепые глазницы на старика, но ничего не ответил и снова уронил морду на лапы. Небо начинало бледнеть, ночь отступала с хребта, ей на смену приходил новый день. Припав к чану, Сянь-е сделал несколько глотков, достал ножницы и пробуравил стенку чана у самого дна.
Из чана засочилась вода, и Сянь-е залепил дырочку горстью земли. Ну вот, все дела были сделаны, Сянь-е положил лопату у края ямы, накрыл чан циновкой, свернул одеяло на лежанке, а посуду убрал к столбу, потом снова подошел к кукурузе, поглядел, как ползет по листьям вялая желтизна, ощупал мягкий, будто бурдюк, початок, отвернулся, и тут из-за восточной гряды вынырнуло солнце, а по горам безбрежным кровавым океаном разлился алый рассвет. Сянь-е стоял между кукурузой и навесом и вместо горных кряжей видел внизу тучное стадо пасущихся коров с красными спинами. Он понимал, что ослабел, что взгляд мутится от слабости. Потер глаза, посмотрел в небо и увидел чешуйки облаков с золотыми каймами, они резвились, встречая солнце, словно стайка рыбок в алом пруду. Старик подумал, что днем лучи будут весить по меньшей мере лян и четыре цяня. Он взглянул на столб с весами, подошел к Слепышу, взял его в охапку и переложил в могилу, чтобы пес потерся шкурой о стенки, затем вытащил наружу и сказал: Слепыш, одному из нас пора умирать. Кто останется жив, пусть похоронит мертвого в этой могиле. Сказав так, старик погладил пса по спине, утер ему слезы и достал из кармана медяк. Он положил медяк на ладонь иероглифом вверх, взял правую лапу пса и провел ей по монете. Пусть судьба решает, кому жить, а кому умирать, сказал Сянь-е. Я подброшу монету, и если она ляжет иероглифом вверх, я спущусь в эту яму и стану удобрением кукурузе, а ты меня закопаешь. Если же монета ляжет иероглифом вниз, ты спустишься в яму и станешь удобрением, а я тебя закопаю.
Сухие колодцы глаз Слепыша неотрывно глядели на монету, мутные черно-красные слезы лились из глазниц и капали на землю, вынутую из могильной ямы.
Не плачь, сказал Сянь-е, если я вернусь в этот мир животным, то приму твой облик. А если тебе после смерти суждено переродиться в человека, становись моим сыном, так мы и в следующей жизни будем вместе.
Пес вдруг перестал плакать, напряг последние силы и попытался встать, но передние лапы отказали, и Слепыш повалился на могильную землю.
Поди и допей похлебку, велел ему Сянь-е.
Пес покачал головой.
Тогда я бросаю монету, сказал Сянь-е. Пока у каждого из нас еще есть силы, чтобы засыпать могилу.
Пес уставил слепые глаза на перекопанную хозяином землю.
Старик в последний раз погладил его по спине и поднялся на ноги. Солнце широким шагом неслось к гребню горы. Если прислушаться, можно было услышать рев разгорающегося огня, похожий на плеск ткани на ветру. Ети твое кладбище, выругался Сянь-е, в последний раз взглянул на медяк, обернулся к Слепышу и сказал: ну, я бросаю – и подбросил монету в воздух. Солнечные лучи стояли в небе сплошным частоколом. Монета билась о них и вызвякивала алую трель, а вниз летела, вертясь и кроша солнечный свет в мелкую щепку. Сянь-е до рези в глазах следил за ее полетом, словно это огромная капля нежданного дождя. Пес поднялся с земли. Он услышал красно-желтый стук, с которым медяк опустился на землю, так спелый абрикос срывается с ветки и падает в траву.