Дни, месяцы, годы

Лянькэ Янь

Стало ясно: на всем хребте нет больше ни одного зернышка.

Ну что, Слепыш, спросил Сянь-е, придется нам от голода помирать?

Вместо ответа слепой пес уставил в небо пустые колодцы своих глазниц.

Значит, и кукуруза наша не вырастет, говорил Сянь-е, не даст початка.

Вечером пятого дня закатное зарево догорело, и горы с треском накрыла глухая темнота. Над хребтом повис черный полог, не было видно ни звезд, ни луны. Избавившись от беспощадных лучей и едва заслышав слабое дуновение сырости, опаленные солнцем деревья торопливо вздохнули вздохом тонким и непрочным, словно черная шерстяная нить. Старик сидел возле кукурузы, подставив ноздри щекочущим листьям, и жадно глотал зеленый стебельный запах. Кукурузное дыхание с грохотом катилось по его кишкам, словно телега по улице, и когда оно докатывалось почти до самого конца, старик резко втягивал живот и запирал кишки, чтобы отрезать запаху дорогу наружу. Так он сидел и глотал напоенный кукурузой воздух, а услышав, как на землю ложится тусклый свет луны, сказал: Слепыш, иди сюда, сделай

глоточек, будет не так голодно. Позвал раз, другой, но пес не тронулся с места, тогда старик обернулся и увидел, что Слепыш лужей растекся по циновке, не в силах пошевелиться. Сянь-е хотел подтащить его к себе, дотронулся до Слепыша и невольно отдернул руку. Желудок пса так сильно выпирал из-под шкуры, что его край врезался старику в ладонь, словно лезвие ножа. Сянь-е стал ощупывать собственный живот, но вместо кожи нащупал засохшие струпья грязи, содрал их и бросил на землю. Наконец добрался до дряблой, водянистой кожи, а сразу за ней нащупал хребет.

Слепыш, сказал Сянь-е, гляди, луна взошла. Давай спать. Пока спишь, и есть не хочется, а если приснится сон, можно съесть его вместо кукурузы.

Пес поднялся на ноги и, спотыкаясь, поплелся к навесу.

Не лезь на лежанку, сказал ему Сянь-е, ложись на земле, побереги силы.

Пес вернулся и лег на прежнее место.

Тонкий, едва народившийся месяц неторопливо вышел из-за облаков, и гребень хребта заблестел, будто его облили водой. В голове у старика мутилось, он открыл глаза, вгляделся в синюю ночную даль и взмолился: Небо, неужели я умираю? Дай мне хоть горсточку зерна, пусть я поживу еще немного, дай мне хотя бы пережить пса, я закопаю его как следует, чтобы крысы или еще какие твари не разодрали его на куски, чтобы он не жалел, что пришел в этот мир. А как пес помрет, дай мне пережить кукурузу, я и остался здесь только ради нее, позволь мне собрать урожай. А как кукуруза созреет, не спеши отправлять меня на тот свет, позволь мне дождаться дождя, позволь увидеть, как люди возвращаются на хребет, позволь отдать им созревший початок, ведь в горах не осталось других семян. Творя молитву, Сянь-е одной рукой поглаживал кукурузный лист, а другой сдирал струпья грязи со своей груди и бросал их на землю. Засыпая, Сянь-е тихонько сложил ноги на собачью спину и сказал: спи, Слепыш, во сне забываешь про голод. Не успел договорить, как веки его со звоном сомкнулись, и старик чеканным шагом отошел в мир снов.

Сянь-е крепко спал, когда Слепыш вдруг заворочался под его ногами. Следом в уши полетели голубые камни собачьего лая. Сянь-е рывком сел и услышал наверху тихий крысиный писк, а еще быстрый топот, словно по гребню мчится целый табун крыс. Пес стоял у ограды и лаял. Старик вышел наружу, похлопал Слепыша по голове и велел ему сидеть за оградой, сторожить кукурузу. Еще не рассвело, в бледном, тусклом свете луны слышался едва заметный запах влаги. Сянь-е забрался под навес, сел на корточки лицом к вершине и сразу учуял бордовую крысиную вонь, а с ней в ноздри ударил запах поднятой пыли. Проморгавшись, Сянь-е взглянул на вершину, но увидел на тропе лишь огромную черную тучу, которая во весь опор мчалась на юг. Старик соскочил с лежанки. Испугался, что крысы свернут с тропы и бросятся сюда, к кукурузному стеблю. Спустился вниз, заглянул за ограду – стебелек по-прежнему зеленел, целый и невредимый, Слепыш стоял рядом, и его уши торчали вверх блестящими черными остриями. Чтобы ни звука, сказал Сянь-е, тронув Слепыша за ухо. Иначе крысы вспомнят, что мы здесь. Они знают: где люди – там еда.

Мало-помалу доносившийся с гребня предгрозовой гул стал стихать. Сянь-е погладил пса и осторожно двинулся наверх. Забравшись на гребень, он увидел, как по тропе на юг, сбившись в небольшие стайки, убегают отставшие крысы. Сянь-е смотрел под ноги и не верил своим глазам: спекшаяся в железную корку земля на тропе теперь была покрыта слоем пыли в палец толщиной, так густо усеянным крысиными следами, что на тропе не нашлось бы места даже для кончика иголки.

Сянь-е стоял как громом пораженный.

Стоял, гадая: куда же они бегут?

Наверное, засуха так никогда и не кончится, сказал старик. Иначе разве бы крысы тронулись с места? Не зря же говорят, что крысам бескормица не страшна: пока есть доски да циновки, они выживут, а вот без воды им верная смерть. И если даже крысы бегут с хребта, значит, засуха продлится еще очень долго. Рассуждая сам с собой, Сянь-е направился было к навесу, но тут с севера смутно послышался шум, похожий на стук дождя по земле. Но Сянь-е знал, что это не дождь, а новое крысиное войско. Собравшись с силами, он вскарабкался на скалу над тропой, окинул глазами освещенный луной хребет, и кровь в его жилах застыла. Старик увидел, что по горной тропе к нему несутся уже не крысы, а огромная черная река. Синюшный крысиный писк летел впереди, указывая путь, острый и дикий, словно волчий вой, а следом катился крысиный паводок – вздымаясь и опадая, крысы бежали по тропе, волна за волной, они приближались, и моросливый шорох превращался в застилающий небо шум обложного ливня. Крысы целыми стаями выпрыгивали из строя, словно косяки рыб из воды, и с плеском ныряли обратно. На небе брезжил рассвет, сизый воздух сгущался от крысиной вони, она била в ноздри, мешая дышать. Ладони Сянь-е вспотели. Он знал: если стая повернет в их сторону – пиши пропало, ни ему, ни Слепышу, ни кукурузе тогда несдобровать. Крысы сбесились от голода. А сбесившиеся крысы способны вцепиться человеку и в ухо, и в нос. Сянь-е хотел

сбегать к навесу и предупредить Слепыша, чтобы сидел смирно, но было уже поздно. Черная крысиная туча с гулом катилась навстречу, старик поспешно отскочил в сторону и спрятался за софорой (ствол той софоры был едва ли толще его руки). В голове стаи бежали самые крупные крысы с серой блестящей шерстью, размером они были с небольшую кошку или хорька. Сянь-е в жизни не видал таких огромных крыс. Подумал: наверное, это и есть крысиные цари, о которых рассказывали в старину. Он видел, как горят и переливаются их зеленые глаза, крысиные цари неслись вперед, будто рысаки, с каждым прыжком преодолевая по меньшей мере чи и пять цуней [12] , и взметенная ими пыль ковром укрывала спины черного войска. Сянь-е схватил себя за горло, давя кашель. Небо посветлело, прохладное утро наступало в положенный ему час, и белоснежные облака рассыпались по синему небу, словно рыбья чешуя. Сегодня солнце будет жалить еще больнее прежнего, это как пить дать. Иначе стали бы крысы бежать с хребта? Сянь-е выглянул из-за дерева, но крысы на него даже не посмотрели, они боялись уже не людей, а неба, солнца и беспощадной засухи. Сянь-е неподвижно стоял у тропы, глядя, как крысы с визгом уносятся прочь, слушал беспрерывный глухой стук их лап по дороге – так падают на землю переспелые плоды хурмы: па-ла, па-ла, па-ла. Сянь-е не мог взять в толк: откуда на хребте Балоу взялась такая огромная стая? Если собрать всех этих крыс вместе, из них получилась бы настоящая гора. И все они, как по команде, бежали на юг. Что там, на юге? Зерно и вода? И нет палящего солнца? На восточном краю неба забрезжило золотисто-алое зарево, глаза у крыс в одночасье загорелись красным и стали похожи на рассыпанные по дороге бусины. Сотни и сотни крыс, которым не хватало места на тропе, хлынули на поля по обе стороны от гребня и спустя мгновение скрылись из виду.

12

Цунь – мера длины, около 3 см.

Взошло солнце, серебристо-серая, серебристо-черная крысиная шерсть кружилась в его лучах, словно пух по весне. Сянь-е облегченно выдохнул и стал спускаться к навесу, в утренней тишине его шаги звучали особенно слабо и немощно. Старик подошел к ограде и увидел, что Слепыш стоит, уставив пустые глазницы на гребень, а с кончиков его ушей свисают капли холодного пота.

Испугался, спросил старик.

Пес ничего не ответил и повалился на землю у его ног.

Значит, грядет большая беда?

Пес молча мотнул головой в сторону сине-зеленого стебля кукурузы.

Сянь-е похолодел. На листьях кукурузы появилась целая россыпь белых пятен величиной с кунжутное зернышко. Такие крапины выступают на листьях от сухотки, если кукурузу долго не поливать. Но старик хоть и мучился от засухи, а кукурузе всегда давал напиться. Стебель он окружил насыпью из рыхлой земли и почти каждый день заливал туда воду. Сянь-е сел на корточки и принялся раскапывать землю: верхний слой в палец толщиной был сухим, но дальше земля сочилась влагой, хоть отжимай. Старик зачерпнул ее в горсть и поднялся на ноги – он понял, что белые пятна на кукурузе появились вовсе не от засухи, а от накрывшего горы крысиного зловония.

Из всех удобрений крысиный помет самый жгучий и действенный, рассуждал про себя Сянь-е. Стало быть, и воняют крысы особенно жгуче. Подыши-ка всю ночь крысиной вонью, у тебя на листьях и не такие пятна появятся! Старик наклонился к кукурузе и услышал скрип, с которым белые крапины резво расползались по листьям. Отвернувшись к гребню, Сянь-е потянул носом и снова учуял разлившийся по горам океан горячечно-черной вони, он стекался в огромную реку и катился по склону прямо на кукурузу.

Значит, кукурузе скоро придет конец.

Значит, спасти ее может только дождь, который прибьет ядовитую вонь к земле, смоет яд с кукурузных листьев.

Пес учуял тревогу хозяина, Сянь-е бросил ему на ходу: Слепыш, сиди здесь и сторожи кукурузу, а мне надо за водой. Не дожидаясь ответа, закинул коромысло на плечо и поспешил в деревню.

В деревне было по-прежнему тихо, ни шороха. Улицы покрывал плотный слой крысиных катышков, от неизбывного солнца щели в воротах сделались еще шире. Не обращая внимания на эти перемены, Сянь-е поспешил прямиком к колодцу, схватился за ворот и стал поднимать из сруба пропитанный водой тюфяк. Но веревка шла слишком легко, не слышно было и капель, что всегда стекали с тюфяка, пока Сянь-е тащил его наружу. Старик заглянул в сруб и побледнел как полотно, а ладони его будто пристыли к вороту.

Нескоро опомнившись, он вытащил веревку из сруба. Тюфяка на ней не было. От тюфяка осталась одна дырявая тряпка, с которой свисала целая гроздь разбухших крысиных тушек. Пока Сянь-е тянул веревку из сруба, полтора десятка тушек сорвалось с тряпки и со стуком упало обратно в колодец.

Обезумев от жажды, крысы прыгнули в колодец и сожрали тюфяк Сянь-е.

Старик пошел по деревне искать новый тюфяк.

Первым делом он заглянул в те дома, где когда-то искал зерно, но в каждом доме только растерянно замирал у порога и уходил с пустыми руками. Крысы разграбили деревню подчистую. На сундуках, столах, шкафах, кроватных ножках, на всей утвари, где когда-то хранилась еда и одежда, зияли дыры и трещины, как на изгрызенном подсолнухе. Комнаты и дворы затоплял желто-белый запах древесной стружки, смешанный с ядреной крысиной вонью.