Дни, месяцы, годы
Шрифт:
Закопав яму и насыпав могильный холм, Четвертая тетушка и Второй зять понесли инструменты домой. Узелок с костями висел на черенке лопаты, которую нес Второй зять, покачивался в такт его шагам, и кости терлись друг о друга с ослепительно-белым, лунным звуком. Под ногами беззвучно струился слабый запах плесени. Вместе с ними по дороге с хребта шли крестьяне, возвращались с полей в деревню, гнали с выпаса волов и баранов. У поворота Четвертая тетушка спросила:
– Что будешь на обед? Лапшу с чесночной подливкой?
– Я не пойду в дом, пусть Третий один обедает, – ответил Второй зять. – Не могу смотреть, как ему даром
– Тебе до дома еще несколько десятков ли, – сказала Четвертая тетушка.
– Боюсь, как бы у Второй припадок не случился, пока меня нет. Кто о ней тогда позаботится? – ответил зять.
Четвертая тетушка забрала у него лопату и сказала:
– Ну, тогда иди.
Второй зять взял узелок с костями:
– Ну, так я пошел.
И ушел, да так быстро, что Четвертая тетушка и оглянуться не успела, а зять и его узелок уже растаяли в сиянии дороги. Четвертая тетушка все стояла на развилке и всматривалась в даль, а когда силуэт зятя почти исчез, крикнула:
– Эй, ты уж подобрее обходись с моей Второй дочерью, поласковее!
И из желтой гущи солнечного света до нее долетел голос Второго зятя:
– Матушка! Не тревожьтесь, как родится малыш, придете, поживете у нас!
Четвертая тетушка вернулась домой и не поверила своим глазам. Всюду царило разорение, двор был покрыт слоем рассыпанного зерна. Ритуальные таблички с именами предков лежали на столе перевернутые. Портрет Ю Шитоу упал под стол. Занавески с дверей исчезли, во внутренней комнате все чаны стояли без крышек, а крышки валялись где попало: одна на кровати, другая на сундуке, третья на полу под ногами. Четвертая тетушка осмотрела комнату и поняла, что в чанах нет ни зернышка, и смолотую недавно муку тоже выгребли из стоявшего в изголовье кувшина – на кровати остался белый след. А два цзиня кунжутного масла из-под стола забрали вместе с бутылкой. Четвертая тетушка вышла из дома и только тут заметила, что со двора исчезла и лестница, что стояла у дерева, и кукурузные початки нового урожая, развешанные под крышей, на ветках и на стене. Все увез Третий зять, здоровый человек.
Дом словно обчистили разбойники, пропало разом все зерно, и новое, и старое. Запасы из-под стола исчезли вместе с чанами, а с ними исчезла вся кукуруза и мешок соевых бобов с кухни. Четвертая тетушка, окаменев, стояла посреди двора, разглядывая пустые ветви и стены. Едва держась на обмякших ногах, она сделала два шага, оперлась о дерево, на котором раньше висела кукуруза, окликнула Третью дочь, но не услышала ни звука в ответ. Безмолвие озером затопило двор и сомкнулось над головой Четвертой тетушки. Она вдруг вспомнила про Четвертого дурачка, вспомнила про своего ребенка, которого заперла в сарае. Метнулась туда, заглянула в окно, Четвертый дурачок лежал на кровати и храпел, изо рта у него текла сладкая слюна, в чашке у изголовья осталась половина масленой лепешки.
Четвертая тетушка вцепилась в прутья на окне и крикнула:
– Свинья! Просыпайся!
Четвертый дурачок проснулся и сел.
– Где твоя Третья сестра?
– Ушла со своим мужем, – сказал, потирая глаза, дурачок.
– Куда они дели все наше зерно?
– Увезли, я видел, как они грузят его на тачку.
– Как же на нее все поместилось? – спросила Четвертая тетушка.
– Третья сестра вышла
Ноги Четвертой тетушки ослабели и перестали держать, словно из них разом вытащили и мышцы, и кости. Она мягко соскользнула на землю и какое-то время сидела под палящими лучами полуденного солнца, слушая, как Четвертый дурачок с чавканьем доедает лепешку.
– Сынок, – наконец промолвила Четвертая тетушка, – они увезли все наше зерно, и старый урожай, и новый. Почему же ты ничего им не сказал?
– Они пожарили мне лепешек, – отвечал Четвертый дурачок. – Пожарили больших масленых лепешек с луком, я таких отродясь не пробовал.
И спросил:
– Мам, хочешь лепешку? – спросил и бросил из окна кусочек, тот шлепнулся на голову Четвертой тетушки и скатился на землю. Кусок этот был похож на осколок черепицы, по краям на нем виднелись следы зубов Четвертого дурачка, лучше всего отпечатались выступающие вперед клыки. Четвертая тетушка передохнула немного, разглядывая эти отметины, и встала, опираясь о стену. Нащупала ключ на двери, открыла замок и выпустила Четвертого дурачка из сарая.
Он вышел наружу, будто узник из тюрьмы, прищурился на солнце, обежал круг по двору и наконец встал перед Четвертой тетушкой.
– Сынок, скажи, Третий зять хорошо обращался с Третьей сестрой?
– Хорошо, очень хорошо, – ответил Четвертый дурачок. – Они даже в сортир ходили, взявшись за руки.
– Мы вдвоем с тобой остались, – промолвила Четвертая тетушка. – Ты голодный?
– Я съел пять жареных лепешек. Пить хочу.
– Сынок, – сказала ему Четвертая тетушка, – твоя Третья сестра ушла, мама больше не будет запирать тебя в сарае, мама пойдет приготовит тебе суп и угостит двумя головками моченого чеснока.
Глава 5
Стемнело.
С наступлением ночи небо нахмурилось, облака одеялом укрыли хребет. Гребни гор за деревней растворялись в ночи, словно переваренная капуста в котелке. В пустом доме вдруг стало тихо и просторно, будто в ночном поле. Зерна не осталось, оба чана были разбиты. Третья дочь и ее здоровый человек забрали даже связку острого перца, что висела на окне. И ствол молоденькой софоры, из которого Четвертая тетушка собиралась сделать черенок для лопаты, – раньше стоял за дверью, а теперь тоже исчез. Четвертая тетушка зажгла керосиновую лампу, отправила Четвертого дурачка спать, а сама обошла дом – хотела навести порядок, а потом лечь в постель, но вдруг такая усталость одолела, что она и шагу не смогла больше сделать.
Вот и легла спать пораньше.
Засыпая, Четвертая тетушка услышала в комнате прохладный тенистый звук, похожий на шепот ветра. А следом – тихие шаги, точно кто-то медленно прошел из этой комнаты в соседнюю, а потом обратно. Ветер к тому времени почти разогнал тучи, и в окно было видно, как облака бегут по небу, словно вода, затопившая речную отмель, а нежный шепот, с которым они уплывали, был тише воробьиного дыхания. Просочившиеся в окно сумерки, клубясь, заползли на стол, оттуда на кровать, а с кровати на стену. Четвертая тетушка, прикрыв глаза, лежала под одеялом. Лежала так и вдруг услышала заунывный плач, встала посмотреть, а это Ю Шитоу – уселся под окном, свернулся, как поджаренный на солнце дождевой червяк, и рыдает.