Дни, месяцы, годы
Шрифт:
– Ты что? – спросил ее Ю Шитоу.
– Умру, но найду для младшей дочери здорового мужа.
Пошла дальше по горной дороге и теперь разглядела два яодуна [19] , в которых жили Старшая и ее муж, соломенный навес, под которым они готовили, и бесплодный яблоневый сад на косогоре. Сад, на который они возлагали весь цвет своих надежд. Несколько лет назад супруги посадили саженцы, хромой с костылем под мышкой носил воду, поливал саженцы, ухаживал за ними, как за детьми. Старшая чинила хромому одежду, готовила еду в большом котле, терпеливо ожидая, когда саженцы дадут плоды. Через три года в садах у соседей и в окрестных деревнях все ветки на яблонях налились бледно-розовым цветом, и лишь у них в саду деревья стояли зеленые, без единого бутона.
19
Яодун – дом-пещера, жилище, распространенное в горах и на лёссовом плато.
– Ты говорил, что через три года вырастут яблоки и ты купишь мне рубашку из набивного ситца. Где моя рубашка?
Хромой сначала молча сидел на краю сада, затаив белое безбрежное отчаяние в глубоких морщинах. Скоро крики жены вывели его из себя, хромой схватил свою палку из финикового дерева и приложил Старшую, так что по голове у нее потекла кровь, изо рта пошла пена, а сама она без чувств упала на землю.
Четвертая тетушка тогда была в поле, собирала горох, Ю Шитоу прилетел к ней быстрее ветра, рассказал, что случилось, и Четвертая тетушка помчалась в деревню Старшей, за несколько десятков ли от Юцзяцуни. И увидела, как хромой рубит тесаком деревья, – яблонь на склоне почти не осталось. Четвертая тетушка бросилась к нему, схватила за руку:
– Ты что, с ума сошел?
– Даже яблони не цветут и не дают плодов, разве это жизнь!
– Саженцы у тебя такие же, как у других? – спросила Четвертая тетушка.
– Из одного питомника.
– Пестицидами опрыскивал?
– У меня в саду насекомых никогда не было.
– Какой сорт прививал?
– Что прививал?
– Я видала в других садах, сначала посадят саженцы, а на второй год зовут человека, чтобы их привить.
Хромой застыл, глядя на срубленные яблони, отшвырнул тесак и стал звонко хлестать себя по щекам, приговаривая:
– Ноги у меня короткие, почему же и ум короток? Я сам хромаю, почему же и ум хромает? – задрав голову к небу, проорал Старший зять. – Как же я не догадался, что их надо привить? Как же я не догадался? – сказав так, хромой зять упал замертво, как Старшая дочь, и долго не приходил в себя.
Так и жила Старшая дочь. Ее жизнь была подобна глухому переулку, темному и мрачному, – вроде и свет иногда мелькает, но все равно кажется, что из переулка этого нипочем не выбраться. Они с мужем снова посадили сад. Хромой снова стал ухаживать за саженцами, как за родными детьми. Деревца вновь зазеленели, и на следующий год их привили, но яблок на хребте уродилось больше, чем батата, и торговля не шла. Пусть они не продали ни одного яблока, муж день за днем ковылял за водой и поливал яблони, будто разбил этот сад вовсе не для того, чтобы на нем заработать. Проходя мимо сада, Четвертая тетушка увидела, как он тащится с водой по склону, будто рачок, что вылез на берег и ползет по суше. Четвертая тетушка остановилась и внимательно оглядела Старшего зятя из-под ладони. Лицо у него заросло изжелта-белой маской.
– Пойдем поговорим со Старшим зятем, – сказал Ю Шитоу.
– О чем с ним говорить? У него и жена есть, и сад, а у Старшей и муж есть, и рис в котелке. Им живется куда лучше, чем Третьей дочери и Четвертому дурачку.
Сказав так, Четвертая тетушка поспешила дальше к деревне Уцзяпу в десяти с лишним ли оттуда. Ю Шитоу говорил, что полгода назад там у одного человека померла жена, может, она для того и померла, чтобы он женился на Третьей дочери. Солнце клонилось к западу, отбрасывая на горы бледно-розовый свет, осеннее тепло водой растекалось под ногами. На смену запаху свежей земли пришел сухой дух бурьяна. Как по натянутому канату, они шли по тропинке на запад. Тропинка терялась в сорной траве, но встречались на пути и прогалины, где трава расступалась в стороны. За Четвертой тетушкой и Ю Шитоу увязалась целая стая воробьев. С одного гребня они перебрались на другой, спустились в ложбину и направились еще глубже в горы. Четвертая тетушка видела, как встречные путники заговаривают с ее мужем, чаще это
– Совсем молоденькая, – сказала Четвертая тетушка.
– Это и есть жена вдовца из Уцзяпу. Тридцать лет, под машину попала.
Четвертая тетушка замедлила шаг и хорошенько пригляделась к той женщине. Увидела, что покойница слегка косолапит и шатается на каждом шагу. Услышала, что поступь ее легка, как оседающая пыль, подумала – и правда жаль, что она ушла из мира такой молодой. И тут женщина обернула к Четвертой тетушке бледное лицо и проговорила:
– Вы ведь идете в деревню Уцзяпу? Мой муж – бездельник и обжора, с тех пор как я умерла, живется ему несладко. Пообещайте, что будете кормить его досыта, и он согласится на брак.
Четвертая тетушка уставилась на нее, остолбенев.
Женщина кивнула на прощание и проплыла мимо.
И они двинулись дальше, прямо на солнце, что слабо вздыхало, заходя за гору. Повернули, прошли немного вдоль реки, и на следующем косогоре показалась деревня. В полях у околицы торчали деревянные таблички с именами хозяев. На некоторых были приписки: «Земля в подряде на пятьдесят лет» или «У кого скотина забредет на мой участок, тому хорошей смерти не видать!». Поля уже засеяли пшеницей, по земле тянулись ровные шрамы от сеялки. Кое-где в солнечном свете посверкивали зерна. Четвертая тетушка с мужем шли по краю вспаханного поля, всматривались в дома на краю деревни, вдыхали аромат надвигающихся сумерек и тут заметили у околицы мужичка, который вовсю их разглядывал.
Четвертая тетушка спросила мужа:
– Ты знаешь, как зовут того человека? Где он живет?
– Знаю, зовут У Шу, живет под финиковым деревом в середине деревни, – ответил Ю Шитоу. – Если он согласится жениться на нашей Третьей дочери, ты уж не привередничай.
– Вдовец – это не беда, – раздраженно ответила Четвертая тетушка. – Главное, чтобы был здоровым.
– Что плохого в небольшом увечье? – ответил Ю Шитоу. – Мы сегодня побывали в пяти деревнях, видели семерых мужчин, по-моему, Третьей дочери любой бы подошел.
Четвертая тетушка резко остановилась и с вызовом глянула на мужа:
– Ты видел, как живут старшие дочери? И сами не родят, и свиньи не поросятся, и куры яиц не несут, а я целыми днями извожусь от тревоги. Будь у них здоровые мужья, разве случилось бы так, что яблони стоят без плодов? Пришлось бы Второй дочери давиться снадобьями, чтобы понести? И во время жатвы они бы вышли в поле убирать пшеницу, а не валялись в постели.
Четвертая тетушка так напустилась на мужа, что он замедлил шаг, отстал и шел за ней, понурив голову. Не сказал ни слова в ответ. А она все ворчала да брюзжала, и скоро они дошли до околицы и увидели там участок в таком страшном запустении, что не поймешь, два в нем му или три, круглый он или квадратный. Всю кукурузу на том участке задушили сорняки, посредине торчало несколько стеблей без початков, оплетенных сорной травой, будто деревья лианами, и от этого поле выглядело еще более заброшенным. Земля поросла бурьяном, тростником, чертополохом и пастушьей сумкой, да так густо, что и не поймешь, поле это или пустошь. И на краю этого заброшенного поля сидел мужичок, спиной он опирался о софору, под зад подложил черенок от лопаты. На щеку ему уселась муха, но мужичок даже пальцем не пошевелил, чтобы ее смахнуть. Лицо его было сковано серым дыханием пустоши, он выглядел умирающим, как это поле, заросшее сорной травой в пору, когда кругом собирают урожай. Услышав шаги, мужичок поднял веки, но тут же снова закрыл глаза, будто его одолела дремота.
– Эй, пора ужин готовить, – обратилась к нему Четвертая тетушка. – Это деревня Уцзяпу?
Мужчина поерзал на месте и хмыкнул, не удосужившись обернуться.
– Подскажи, как пройти к дому У Шу? – спросила Четвертая тетушка.
Он резко распахнул глаза, даже веки звякнули, и пристально посмотрел на Четвертую тетушку.
– Зачем тебе У Шу? – наконец спросил мужчина.
– Это и есть У Шу, – подсказал Ю Шитоу.
Четвертая тетушка оглядела У Шу с ног до головы. Волосы всклокочены, в прядях застряла земля и ползают вши. Одежда рваная, из прорехи на локте выглядывает грязная кожа. Штаны все в заплатках. Ткань черная, заплатки синие, а нитки белые. Башмаки разные, на одной ноге – старая матерчатая туфля ручной работы, на другой – драная парусиновая галоша.