Дни яблок
Шрифт:
— Мне страшно глаза закрыть рядом с этим буйством. — заметил я Стиксе. — Темновато дышать. Вдруг обезглавите… Вот не сплю, а надо… Внимание занять стоит, вот…
Сова попыталась сухо кашлянуть, презрительно. Вышел писк.
Бася, в попытках вернуть себе гнездо, то есть плед, заботливо обнюхала меня и полезла мыть мне ухо очень шершавым языком.
— Всё произошедшее — результат глупости, — несколько напыщенно заметила Стикса в ответ и бесцеремонно клюнула хищника. Та юркнула мне под бок.
— Кто назначил тебя дерзкой? — поинтересовался я у совы. — Что, заставляли есть оливки? Замуровали в стене? Ответь, скажи
Сова гневно надулась и даже расправила крылья.
— Тоже мне Монтана, — откликнулся я. — Всю дорогу клюв растопыренный и перья набок. И что теперь? Развоплотить её в сухарик? — спросил я у Баси.
Кошка в ответ подёргала острыми ушками.
— Чем я могу загладить вину? — быстро спросила Стикса.
— Поскольку нынче не работает даже радио, — будешь рассказывать сказку, — приказал я. — Вообрази нас у камелька и себя можешь тоже… Перед нами кувшин вина, гретого. И у всех кубки полны. Пироги ещё неплохо… Да! Ещё у меня шпага, пусть. Я на ней яблоки буду печь.
— Что же тогда у меня? — полюбопытствовала сова.
— Пока будущее твоё неясно, — ответил я. — Но оно начнётся здесь и сейчас и зависит только от твоих слов.
Сова откашлялась. Покрутила головой, зевнула и начала:
— Рассказывали в Коринфе, что как-то раз по пути в Салоники юноша встретил лису…
Я устроился поудобнее, угрелся, кошка шумно заурчала, я приготовился внимательно слушать — и тут же уснул.
…Со стороны сна увидел я лестницу — как у нас, на Сенке, но бесконечную и необозримую, что вверх, что вниз. Иную, одним словом. Несмотря на всю солидность — зыбкую. И безлюдную, чего с нашей стороны не было никогда. Потому как торг… Я стоял на площадке — словно в месте перехода. Лестница морщилась серыми маршами по обе стороны отмена. Передо мною, на парапете, сидела лиса и явно улыбалась.
— Радуйся, красный зверь, — осторожно начал я. — Скажи, я поднимаюсь или спускаюсь?
— Этот сон счастливый, — ответила лиса насмешливо и, на мой взгляд, — невпопад.
— Ага… — протянул я. — А если я спрошу тебя о ключе и защите, то…
— Ты позабыл о Луне и Змее, вот так я отвечу, — сказала лиса не без интереса к происходящему. — Вспомни, что означают они вместе.
— Наш город, — без запинки ответил я. — Два из его посвящений. А что?
— Или нет, — засмеялась лиса и переступила с лапки на лапку. — Соображай быстрее, тугодумием ты позоришь себя и меня.
— Ых… — растерянно ответил я. — Ну-у… Э-э-э-Цэ… А! Да!! Триединую! Речь о Рутовенце!
— Сейчас о нём сказал ты, — отбрехалась лиса. — Спрашиваешь, не слушая ответа.
— Я прислушиваюсь к твоим словам и слышу их, — начал бормотать я. — Но что смогу дать взамен… в благодарность. Разве что вот, — и я подтолкнул к ней красный шарик.
— Ты уже перешёл мне дорогу, — протявкала лиса. — И этого было бы достаточно.
Она осторожно ухватила зубами стекляшку, несколько раз покрутилась на месте и была такова.
— До свиданья, красный зверь! — прокричал в туман я.
В ответ мне где-то высоко, но не рядом, пропел Рог — и слышен стал лай гончих, а затем и конский топот.
Охота была близко. Всегда.
XXIII
И нe там ещё; и уже не здесь
больше нечем помнить и нечем сметь:
вот свое и отщебетали
вот на два голоса и отпели,
птица болезна жизнь —
птица железна смерть…
… «Если в саду растёт бузина — вас не потревожат мыши», — написал Альманах.
Я читал его, сидя на кухне. Завтракал при огарках. Сначала остатками всякого деньрожденного, потом гамелинским пирогом оттуда же, потом линничкиной консервацией с самого дна банки, потом сырниками собственного изготовления и под конец напился чаю, с лимоном. И даже пастилу я попробовал — не забытую. Вставал в час ночи ради неё специально. Пряники разбудили: принесли весть о пастиле и старенькую папку на змейке — в ней счета всякие и прочее: нужное не всегда, но к случаю. Пастилу выключил. Папку сунул под бок.
А в семь — будильник подкрался. Тревожно… пришлось обратиться к еде. Не куда-нибудь, а на холодный балкон. Целая охота на провизию при участии чёрных зверей, немного трусоватых. После всего подобного нелишне подкрепиться.
— Сибаритство! — гневно процокав когтиками по буфету, заявила сова Стикса.
— Снобизм, — ответил я. — Ставить себя выше кошки и колбасу за ней считать к тому же.
Я полистал Альманах снова, ещё раз и ещё. В поисках рецепта Рутового венца, Ключа Прохлады и Защиты Покоя.
С четвёртой попытки нашёл. Даже успел списать. И чай допить. Осмотрел кладовую, ну, банки в шкафу у себя в комнате — ревизия показала, что акация, срезанная вовремя и по всем правилам, тщательно высушенная к тому же, — куда-то делась. Вереска оказалось ничтожно мало — сплошь крошки, а девясила так и совсем на дне.
«Пора на Зильничи[80], подумал я. Как раз… Когда там у нас Торг?»
Выходило так, что нужно было бы сходить на рынок за травами, на непростой рынок. Зильничи, они что-то вроде ярмарки, там торгуют зiллям[81], из названия ясно. Я-то за травами чаше всего хожу в аптеку — там чисто, хотя и неприветливо. А тут даже не варить, а плести — особый навык… и травы нужны понадёжнее, из нечеловеческих рук. «А школа подождёт», — решил я, съел сырничек — и ещё один. Стало поспокойнее.
Пришлось вновь обратиться к Альманаху. Привередливая книжица кривлялась, видимо, встала не с того угла — пыхтела, шелестела, пускала пыль и после прямых угроз вывела игривыми завитками на сто сороковой страничке: «Перший Спас час припас».
— Бракодел, — ответил ему я. — Сожгу за халабудой. Нет! Сдам в макулатуру… Станешь целлюлозой. Вот тогда и покривляешься. Долго-долго.
Альманах вздрогнул. Несколько вспучился, затем открылся на странице сорок. «Руна Эйваз — было написано там. — Торг. 30 октября. Зильничи».