Дни яблок
Шрифт:
Девочки — Вика Веремий и Юля Бонн — быстро попрощались и побежали через площадь. Путь их отмечали вспорхнувшие голуби.
— Куда ты шла? — спросил я у Гамелиной. — Дом в другую сторону же. Ты заблудилась?
— Неважно уже, куда я шла, — сказала Аня. — Там всё равно ничего нет… А куда идёшь ты?
— Сначала домой. Потом на Узвоз, — сказал я. — Глянуть крам и цацки-пецки…[118]
— Подходит, — одобрила план Гамелина. — Можно с тобой? Или ты сегодня гордый?
— Был уставший, — заметил я в ответ.
—
— С него всё особенно противным кажется, — поделился сокровенным я. — Накатывает сон…
— А что тебе, кстати, снилось?
— Покойники.
— Это к перемене погоды, — растолковала Гамелина и перевесила сумку с плеча на плечо.
— А тебе, — поинтересовался небрежно я, — что снилось? Крейсер «Аврора»?..
— Туман…
— Этот ответ плохой, — рассудительно заметил я. — Посмотри, наверное, есть другие. Как можно увидеть туман во сне? Откуда ты знаешь, что это туман?
— Я почувствовала, — сказала Аня. — Знаешь про такое?
— О чувствах? — переспросил я. — Много слышал, но не видел никогда. Вблизи.
— Правда? — спросила Гамелина и подошла ко мне близко-близко. По красному пальтецу её ползла жёлтая божья коровка…
— Частично, — ушёл от прямого ответа я и услыхал шипение.
Пришлось совсем забыть о чувствах — кроме зрения и слуха, конечно же. Павлин дозлил змей совсем, те шипели, свистели сипло, ругала его забыты ми греческими словами и пытались укусить.
— Что вам не спится? — спросил я. — Он же заблудился просто, плюньте!
В ответ змеиная голова-новодел скосила на меня глаз.
— Целовециска, — сказала голова, — замолци! Цто ты мозес снать про смей?
— Цто оцень сепелявые, — рассердился я.
— Что это ты гнусишь насморком… — поинтересовалась Гамелина и достала из сумки какую-то коробочку. — Смотри, что Юлька принесла! — Коробочка оказалась двойной и была похожа на футляр от бинокля. В одном отделении лежал бисер, в другом…
— Это стеклярус, — сказала Аня. — Юльке по каталогу удалось достать. Вернее, достали по каталогу.
— Очень кстати, — сказал я и поймал жёлтую божью коровку. Дальнейших дел было немного: заговорить насекомой зубы, посадить её на бисеринки с ладони, сжать ладонь в кулак, пошептать: «Подноте, подвоте, трете-репете», — ну, и дальше там несколько старых слов… И раскрыть кулак, чтобы выпорхнуло оттуда яркое существо и заспешило в сторону Артшколы, срочно. Вслед ему удалился павлин, весь сияющий тюльпанно-алым.
Змеи так и замерли.
— Здорово блеснуло, — сказала Гамелина, — я даже зажмурилась. Но со столбом этим, зелёным, что-то не так… Он шевелился, я видела, минуту назад шевелился.
— Да тебе показалось, — сказал на это я. — Эффект тумана, знаешь — все эти гудки во мгле. Резонанс…
— Ага и репете, — сказала Аня.
— Ты помнишь, как было раньше? — спросил я, меняя тему, опасливо поглядывая на змей. — Какой он был покоцанный. Многим казалось — упадёт…
— Раньше, — сказала Гамелина, — здесь был просто столб бетонный, с проводами. А вот когда во втором классе были — помнишь юбилей этот? Все как подурели: «Две тысячи лет, две тысячи лет!» Их же тогда вроде
— Сотрясение мозга, — важно сказал я.
— И хотела бы спросить… — начала Гамелина, — но нет. Ты мне дорог даже сотрясённый…
— Потеряешь, будешь знать, — ответил я.
— Лучше про колонну, — ответила беззаботная Аня. — То есть про столб. Я знаю, ты знаешь…
— Ну… Она необычная, можно сказать — реплика. Три сплетённые змеи — копия. Когда-то стояли в Константинополе, потом одну голову отбили и украли, все думали — пропала голова. Но нет! Эту голову купил промышленник местный, наш. Меценат на сахаре. Правда, много лет спустя, почти триста. И было решено тогда воссоздать, весь столп. Конкурс устроили даже. Хотели сделать, как он был когда-то там, давно, у себя. В Византию играли. Ведь там, на месте, от него один огрызок и остался… Думали ещё треногу им на голову поставить — да не успели, война началась, Первая мировая.
— Треногу? — переспросила Аня. — Это как стул? Зачем?
— Есть мнение, что они там, в Константинополе, так и стояли — с треногой на голове. Пророческой. Раньше на ней пифия сидела, а дальше храм закрыли…
— Хорошо, что не поставили, — убеждённо сказала Гамелина. — Сам смотри — торчать у нас, с табуреткой на голове… Какой-то позор. Хоть и копия.
— Не все копия, — заметил я. — Одна — самая настоящая. Из Дельф.
— А… — сопоставила данные Гамелина. — Это та, что он купил по случаю, почти на свалке, меценат этот. В Турции. Помню, говорил кто-то…
— Я и говорил, я постоянно об этом говорю, а вы всё мимо ушей. А ты подумай: у нас, можно сказать на перекрёстке, с базаром рядом, голова стоит античная!
— Ты заносишься очень, — сказала Аня делано равнодушно. — Стоит и стоит, хорошо, что не упала. Что-то античное за тебя геометрию не сделает, например.
— Ну, — ответил я, — мало ли как, что…
— Я так и знала, — вздохнула она, — самонадеянность и хвастовство. Постоянно. А мне говорили… даже предупреждали… А всё потому, что ешь куриные сердечки, — подытожила Гамелина — От них обязательно станешь злым… Пряжа! — внезапно оживилась она. — Скажи мне, как ты думаешь, будет на Узвозе пряжа? Там выносят иногда ведь. Ты что, оглох? Куда ты все время так смотрит?.. Это ж и не очень вежливо, я ведь разговариваю с тобой — а ты глазами шаришь.
— О, — только и ответил я. — И не скажу, не знаю…
— Ну, вот! Опять, — мрачным тоном заметила Аня. — Накатило…
— Не могу тебе всё сказать, — важно заметил я. — Но смотреть тут есть на что. Короче, мне надо завязать глаза, а то я так не всё увидеть смогу, и слышу… это хуже. А ты можешь очки надеть, кстати.
— Не люблю в них ходить на улице. Особенно днём. Вижу, как на меня смотрят.
— Не бойся, смотреть станут на меня, — заметил я, и мы двинулись в сторону Артшколы и дома, порознь миновав колонну. На меня упала едва различимая тень. Я поёжился.