Дни яблок
Шрифт:
— Допилась? Или с ума сошла просто? — осторожно поинтересовался я.
— Нет, — бесстрастно заметила пигалица и сплюнула. — Вызывают тебя.
— Можно узнать, кто? — решил пойти по пути беличьего безумия и я.
— Высшие силы, — яростно прощёлкала Рататоск. — Семеро брамных. Хранители ворот.
— Спасибо, я в курсе, — бесцветно заметил я. — Снова с утра на стакане?
— Ух! — яростно проскворчала белка, кинула мне под ноги конверт, закрутилась на одной ноге и пропала… В пыль.
«Благовiсний Белебень», было написано на открытке-вкладыше. «Вже
«Прямо повестка. Благо идти недалеко, — подумал я с облегчением. — Хотя и лезть наверх. На гору, хоть и поддельную — ведь преображаются».
Второе заседание суда состоялось на воротах, в храме — если быть точным. В пустом храме. Председательствовала Госпожа Атена.
Рядом с Потворой сидела короткостриженая девочка в школьной форме и куртке навырост и грызла яблоки, одно за другим.
— Непевний, — сказала Госпожа Атена. — Є свiдчення про спокуту. Це неабиякi пiдстави змiнити вирок. Подвiйний вирок, за втечу iз засiдання. Є клопотання щодо тебе, вiд сфер пошани. Що маєш сказати присутнiм?[194]
— Дайте, доти я, — подхватилась Потвора. — Чи можно як досi, його? У мiшок, та за водою… Оце дiло. Дуже помiчне!.. Завжди так робили! От було: йду до гаю я, ще молода, а мерлецi кажуть до мене, юнки нiжної…
— Скiльки moбi зараз, вже?[195] — хмуро поинтересовалась госпожа Атена.
— Та кожен рiк по-новому, — заметно стушевалась Потвора. — Але хай не занотують, як окрему думку… Про мiшок.
— Грiх у мiх, спасiння в торбу, — высказался Гермий.
— Власне, — сказал я и подошел к девочке. — Не моя Дракон. Тому хочу звиiльнити з пут. Аби була ишла!
— Що даси? — спросила Потвора.
— Маю твоє, — сказал я, — менi дай моє.[196]
И протянул ей пряслице.
Глаза Дракондры так и сверкнули.
— Маєш знати, що записала дитину у клас, бо воно геть темне. Азбук не зна, — сказала Потвора. — Тепера вона Оленка, щоб ти був у курсi. Аби пропала ота школа.
— Чи тoбi там цiкаво? — спросил у девочки я. — Це ж каторга!
— Авжеж! — сообщила всем Оленка. — Маю знати письма. I лiчбу. Той, босий, обiцяв навчити вправ iз списом, а ще меча, й бити змiя, як прийде… Менi то цiкаво. Й баба казали, що маю знатися на травах, бо то дуже помiчне — трави слухать, бо ж корiння… Для того треба лiчба, бо три — святеє. От ти, Майстре, знаєш про три?
— I навiть про чотири. Добре, — сказал я. — Як садиться, то сиди в баби. Оце moбi твоє, маєш.
И я отдал девочке пряслице.
— Теж помiчне, ще й як. Спитай у баби![197] — радостно заметил я.
Потвора скривилась,
— Буде мазл, буде й сейхл, — сказал он. — Вже звiдси бачу.
— Непевний, — сурово сказала Госпожа Атена, — що це ти без поваги, паче. Я…[198]
Тем временем солнце явилось на Благовисний Белебень, пусть даже и с Запада. Над алтарём храма, пустым и скорбным, проступили прямо на стене золотой фон, затем лазурь, цветы, розан и лесенка. Небольшого роста молодая женщина в светло-синей накидке вышла из сада к нам, к пустующему креслу.
Пререкания стихли.
— Гpix не оминути, — сказала она. — Та наприкiницi все буде добре. Йди, та не грiши.[199]
Воцарилось молчание. И только улыбающийся всё шире и шире Гермий сказал.
— Хайре, Марiам.
После чего та женщина поднялась обратно, вошла в стену и пропала.
Слышно было, как в нарисованном над алтарём саду поёт соловей…
— Йди-броди, — сказали по очереди Семеро и покинули Благовисный Белебень, Гермий и Кацнефони по лесенке, затем через кассу, наружу. Михайлик слетел вниз плавно и вместе с котом вошёл в ещё не открытую станцию метро. Оттуда моментально выпорхнула стайка мотанок.
— Можеш купити зо дванадцять яблук, — посоветовала Эфта, — кожне друге вiддай жебраковi шiсть неси додому. Другого дня кожне друге яблуко вiддай гoлoднoмy, побiля божницi, а решту три неси додому. Далi хай вночi цi яблука побудутъ в тебе, а пiсля вiднеси їx дo церкви, поклади дe ставлять панахиди, й кажи не вголос: «Пом’янiть бiду мою за упокою, а все моє дoбpo за мною. Жито-ячмiнь, тут i амiнь».[200]
И Эфта стушевалась, то есть исчезла. Почти незаметно.
— Щo забажаеш собi? — спросили меня почти в один голос Потвора с Госпожой Атеной. — До тебе приязнi. Ti сферы нинi, тож скористайся.
— Коли так, то маю казати, — ответил я угрюмо. — Кажу. Недобре розпрощавсь. Вiдомо з ким… Вам вiдомо. Ви ж бо читаете у cepцi… Тепер бажаю: хай вона зустрiне вiрну любов. Аби для неї краще, хочу й бажаю…
— Хм, — сказала Потвора. — Хтива твоя пика. Моє слово: нехай.
— Добре, — несколько сухо заметила госпожа Атена, — Станеться твоє. Бо доцiльне це i правильне.[201]
Кто-то смыкнул меня сзади довольно сильно. Я оглянулся. Надвратная площадка позади нас заметно переменилась. Будто стала старше. Небо над воротами радостно набухло светом, словно готовящиеся брызнуть листьями почки. В воздухе, что струился вокруг, заплескался чуть видимый отсвет: синий, лазоревый, лиловый… будто вдалеке, очень далеко, даже не здесь, не нынче — невидимое и ласковое, волновалось…