Дни яблок
Шрифт:
— Знание ныне в цене, — прохладно заметила бабушка.
— Тогда горишки[52] даром. Берите, дамочка, — ответил старикашка и ловко свернул из листа газеты фунтик. Покряхтев, он наклонился, загрёб в него орехи и, завернув фунтик, протянул свёрток нам. Снизу вверх.
— Хм, — высказалась бабушка вовсе стылым тоном. — Лесик, дай пану спродавцу грошик, будь так ласков.
В кармане у меня бултыхался олимпийский рубль. Вообще-то я их собираю. Накопил уже тридцать девять, этот был бы «юбилейным».
— Примите, — сказал я и отдал дедку монету.
— Не пожалел дорогого тебе, — удовлетворённо отметил он. — Что ж… Вверху то же, что же и внизу… и оглядывайся на содеянное.
За нами прогрохотала ворвавшаяся на остановку «двойка». Высыпала толпа пассажиров. Бабушка взяла меня за плечо и молча потянула дальше. Я оглянулся, хотя этого делать не стоит. У глухой стены сиротливо стоял пёстрый мешок, дедулю не было видно нигде. В молчании мы пересекли улицу, вошли на территорию обсерватории и обошли здание с тыла, уткнувшись в заросли терновника. Впереди виднелась огромное халабудистое строение — больница. «Двойка» простучала по рельсам у нас за спинами.
— Ещё увидишь того тыпуса, — известила меня бабушка, — знай. То болтун. Реалный шкодник. Не вступай с ним в эти твои… перерекания. Прошчайся вежливо, сразу.
И бабушка отдала мне газетный фунтик. Внутри свёртка звучно перекатывались орехи.
По тропинке мы пошли вверх.
— Все рыщем и рыщем, — повторил я, пытаясь поймать особенно прыткий орех. — Бродим.
— Совсем нет, — миролюбиво сказала бабушка. — Нет, абсолютно не рышчем. Пришли.
На холмике, откуда просматривался задний двор обсерватории, улица и чахлый сквер около бывшей пожарки, рос здоровенный ясень, который не погнушались использовать как столб. По стволу дерева вились толстые чёрные кабели и ещё пара жёлтых. Под ясенем на неаккуратной куче веток сидел увенчанный невообразимым ярко-рыжим начёсом паренёк в потёртой и утыканной металлическими цацками косухе и задумчиво плевал на землю.
— Здравствуй до последней битвы, — подозрительно ласково сказала бабушка и подтолкнула меня в спину. Я почесал переносицу.
— Привет, — заметил я, надо сказать, довольно непочтительно.
Паренёк продолжал поплёвывать во что-то, скрытое его острыми коленками.
— Не выходит звезда, — сказал он, голос у него был с некоторой помехой — вроде потрескивания. — Крест, да. Круг легко. А звезда никак.
— Стоит ли тратить силы? — полуутвердительно спросила бабушка.
— Надо ли говорить об этом? — без всякого интереса ответил он. И как-то странно передёрнулся.
— Ну да, конечно, — вырвался вперёд я, ощущая некоторую силу места. — Плевать так интересно. То ли дело — людишки какие-то ходят тут, понимаешь — зудят. Ты вообще в курсе, перед кем ты тут расселся?
В ответ шкет плюнул особенно яростно. И затейливо матюкнулся.
— Как красиво? — заметил я. — От это культура! Шишка на бошку упала в детстве, наверное. Видно, больно стукнула.
— Ну ты, посмертный, — лениво потрескивая неизвестной частью носоглотки,
У меня перехватило дыхание.
— Ах ты, пакость ржавая, — злобно заметил я. — Ща я тебе покажу, у кого тут ротяка. Животное…
Бабушка сильно дёрнула меня сзади за куртку.
Пацан встал. Всё в его облике было каким-то маломерным. Маленькие, совсем чёрные глазки злобно сверлили нас. Тонкий, будто чем-то выпачканный нос зло подрагивал. Из узенького ротика выглядывали слишком длинные резцы — единственно выдающаяся деталь. Удивительно цепкие ручонки, казалось, совершенно самостоятельно сновали по карманам косухи, взятой явно навырост.
— Чего припёрлись? — буркнул он и потёр крошечными ладошками за ушами. Звякнули браслетики на худой лапке. Под ногой у меня треснула ветка, судя по сопению за спиной, это лопнуло бабушкино терпение. Я оглянулся.
— Что-то ты стала дерзкая, — раздувая ноздри словно дракон, заметила бабушка. — А всё од шныряния у корней?
— Так это она? А так и не скажешь, — тонко заметил я. — Скорее оно. Хе-хе. Где твоя мама, девочка? Небось из дому выходит только по темноте, такой доци стесняется?
Тут она прыгнула на меня, яростно вереща. Я запустил в ответ кульком орехов и выставил локоть. На меня упала тяжёлая куртка и больно стукнула заклёпками, слышно было, как по коже с металлом прыгает кто-то небольшой и злобно стрекочет. Металлическая фиговинка царапала мне шею, изнанка куртки пахла мехом, смолой и чем-то дымным, вроде серы.
Побарахтавшись, я сбросил пахучую косуху на землю. Спиной ко мне стояла бабушка и сердито выговаривала кому-то, мне незаметному:
— Абсолютно недостойное поведение! Срам! Кто ты и кто есть он? Могла бы видеть разницу в пропорциях, прошу…
Я выглянул из-за бабушкиной спины.
Возле ясеня по истоптанной полянке суетливо сновала большая бурая белка, зверёк яростно стрекотал и спешно собирал раскатившиеся прочь из кулька орехи. Я нагнулся и поднял с земли один. Белка взгромоздилась на ветку и прострекотала, злобно глядя на нас, нечто длинное и явно непечатное.
— От подобных выражений всё сделается только хуже, — заметила бабушка. Белка подскочила и тёмным пятном метнулась по ясеню вниз — затрещала кора, в воздух взвились пыль и листья, и зверёк куда-то делся.
— Провалилась сквозь землю, — удовлетворённо сказал я, — так ей и надо, хамке.
Бабушка развернулась и злобно кашлянула в кулак.
— Балабол, — скрипуче обронила она, — на кого ты замахнулся, клоп? Ирод.
— Вот когда вы сказали «клоп», — миролюбиво заметил я, — в чей адрес это было?
— Адрес известный, — заметила бабушка и раскурила сигаретку — порог с когтями.
Холм вздрогнул, ясень сотрясся, по-видимому, от корней до макушки, нас вновь заволокло пылью.
— Я занята! — провопило бесполое создание в чёрном, являясь пред наши очи. — Мне некогда валандаться! Он оскорбил меня! Хам!